Жар-птица - Андрей Владимирович Козырев

что мои собеседники морально и эмоционально на моей стороне, но официально они занимали уклончивую позицию. Это меня не удивило. Отправляясь в Париж, я не питал иллюзий, понимая, что Запад, несмотря на симпатии к российским демократам, поведёт себя осторожно. Судьба России будет решаться в России, а не в США или Франции.

Французы честно признались мне, что пока они ведут переговоры со мной, в соседней комнате находится пара высокопоставленных советских дипломатов. И та делегация представляет совершенно отличную от моей оценку событий, разворачивающихся в Москве.

— Собственно, вы их всех знаете, господин Козырев. Возглавляет их ваш бывший начальник Владимир Петровский, — сказал мне один из французских коллег. Я считал Петровского своим учителем и высоко ценил его профессионализм. «Неужели он отказался от своих принципов ради карьеры?» — подумал я. И почувствовал тошноту. То же самое чувство я испытал через много лет, когда мои бывшие заместители и друзья Сергей Лавров и Виталий Чуркин, один в качестве министра иностранных дел и другой как представитель России в ООН, стали защищать российское вторжение в Украину.

— Хотите встретиться с советскими коллегами или предпочитаете подождать здесь ещё минуту-другую, пока они пройдут по коридору? — продолжил француз.

— Пожалуй, я лучше выпью ещё одну чашечку кофе и подожду, пока они уйдут, — сказал я. Француз понимающе кивнул:

— Похоже, это единственный пункт, по которому вы, русские, пока пришли к согласию.

Я понял, что Петровский и компания тоже предпочитают не сталкиваться со мной.

Советские спецслужбы обошлись без дипломатии. Как только я приехал в свой отель (это был Hôtel de Crillon на площади Согласия), мне позвонили. Намеренно изменённый голос напомнил мне, что у КГБ длинные руки даже в Париже, а тем более в Москве, где оставалась моя семья. Последнее замечание заставило меня вздрогнуть.

Это была ночь на 21 августа. В Москве все с напряжением ждали штурма Белого дома. Военные подтянули свежие подразделения, защитники Белого дома готовились к сопротивлению. Всё происходящее транслировало CNN и другие мировые телеканалы. Я всю ночь смотрел трансляцию и комментировал события в прямом эфире из офиса BBC в Париже.

В какой-то момент я сказал, что происходящее в Москве очень похоже на события в Вильнюсе в январе того же года. Тогда советские военные, подавляя выступления демократических сил, захватили телевизионную башню, погибли люди… Я воспользовался эфиром, чтобы сказать: мировое сообщество должно немедленно признать независимость балтийских государств. Мой призыв был только отчасти эмоциональной реакцией в критический момент. На самом деле курс на уважение независимости балтийский республик был важной частью политики Ельцина. За последние восемь месяцев он и члены его правительства не раз встречалось с новыми демократическими властями этих республик и поддерживали их.

В марте министр иностранных дел Эстонии (позднее её первый президент) Леннарт Мери приезжал в Москву, и мы подписали декларацию о дружественных отношениях между Российской и Эстонской республиками. Подобные соглашения были также достигнуты с Латвией и Литвой. Все документы включали обязательства балтийских республик защищать права русского меньшинства в своих странах. Подписав их, Россия первой установила официальные отношения с этими государствами, которые в 1940 году были оккупированы СССР согласно условиям заключённого им с фашистской Германией так называемого пакта Молотова — Риббентропа.

Я понимал, что мои публичные комментарии — часть важной работы, которую мне поручено выполнять. Но наблюдать со стороны за событиями в Москве было невероятно трудно. Тем не менее я верил, что моя миссия помогает российским демократам выстоять в борьбе с ГКЧП.

Естественно, я не только комментировал ситуацию для СМИ. Мы встретились с министром иностранных дел Франции Роланом Дюма, а потом и с президентом страны Франсуа Миттераном. Разговор с Миттераном был непростым. Я уже знал, что президент Франции фактически признал ГКЧП. Не поддержал, но отнёсся к путчу как к неизбежности, видимо, опираясь на свои представления о русском народе как о покорном любой жёсткой руке. В начале разговора Миттеран показался мне холодным и немного высокомерным. Но потом разговор стал более дружелюбным. Надо сказать, что вскоре президент Франции признался в прессе, что был рад провалу путча. После этой встречи мы с Франсуа Миттераном встречались не раз, и у меня была возможность оценить его глубокий интерес к российской истории и заинтересованность в контактах с Россией. К сожалению, у Бориса Ельцина отношения с Миттераном складывались непросто. Они были слишком разными. Французский президент был изысканным интеллектуалом, а российский — народным лидером, не чуждым популизма. Понять друг друга им было трудно.

В Париже я также встретился с послом Соединённых Штатов и получил приглашение выступить на встрече министров иностранных дел НАТО, намеченной на 23 августа в Брюсселе.

А потом мне позвонил друг из российского Белого дома и сообщил, что путч провалился. Надо ли описывать чувства, которые в этот момент переполняли меня? Это была наша победа. Вечером я вылетел в столицу Бельгии. Таким оказался мой второй визит в город, где я родился. Несмотря на плотный график, хозяева любезно показали мне больницу, где рожала моя мама.

Перед отъездом я встретился с бельгийским министром иностранных дел, а затем и с государственным секретарём США Джеймсом Бейкером. На следующее утро газеты вышли с большой фотографией, на которой мы обнимаемся и улыбаемся, позируя перед камерами. Бейкер высоко поднимает руку со знаком победы. На меня произвело большое впечатление знание Бейкером советских общественноэкономических проблем и его искреннее желание помочь нам в их решении. Я предложил развивать новое партнёрство между Россией и Америкой. Что до будущего Советского Союза, оно, сказал я, теперь зависит от двух вещей. Первое — от желания Горбачёва порвать со своими друзьями-коммунистами. И второе — от способности Горбачёва и Ельцина подняться над своими амбициями и вместе работать над проведением политических и экономических реформ. Я не верил, что всё это возможно, но с Бейкером своими опасениями делиться не стал.

Как бы там ни было, нам выпал уникальный исторический шанс.

Граждане свободного мира

Прилетев в Москву, я сразу же отправился на многотысячный митинг на Манежной. Выступающие один за другим призывали к решительным реформам — единственной надёжной гарантии от возврата к прошлому. Меня подтолкнули к микрофону. К тому времени в моей жизни уже был некоторый опыт выступления на митингах, но ничего подобного мне испытывать не приходилось. Когда ты видишь сотни тысяч лиц, обращённых к тебе, трудно формулировать мысли. Не менее трудно контролировать свой голос, чтобы не кричать, но быть услышанным. Я понял, что от меня, как и от других ораторов, ждали выступления о прекрасном будущем,