Ночи без тишины - Леонид Петрович Тримасов

— Попробуй.

Карагандян всегда держит при себе две бомбы. Он один в отряде так вооружен: маузер и две бомбы. Винтовку не признает. «Мы — моряки, — говорит он. — На что нам винтовка». Не знаю, был ли Карагандян моряком. Не похоже что-то. Впрочем, кто его знает. О море рассказывает часто и восторженно. Удивительными словами бросается, нам неведомыми: кубрик, рубка, каботаж... Мурлычет одну и ту же песенку: «В дальнем плавании, у синих берегов...». Страха он не знал. Мне казалось, не понимал этого чувства. Мог пойти прямо на выстрел, не сгибаясь, не сворачивая. Все ему хотелось пустить в ход бомбу, да в городе — где ее применишь. Шум один. Противник наш огрызался в одиночку, открытого боя не принимал. А тут случай вроде подходящий.

Карагандян смотрел на меня умоляюще, и голос звучал как-то особенно.

— Попробуй, — повторил я уже тоном приказа.

Рука его отстегнула торопливо бомбу от ремня. Удаляясь, он шепнул мне:

— Один разок... и амба!

Мы продолжали стрелять, чтобы тишиной не насторожить бандитов. Прошла минута, другая. Где-то обходя засветленные части улицы, кроясь за кустами и деревьями, пробирался Карагандян. Мы ждали.

И вот — бах! Громовой взрыв прокатился по улице, зазвенели стекла в почтамте. На какое-то мгновение все вокруг ослепилось яркой вспышкой. На противоположной стороне я увидел, словно запечатленные на фотографии три фигуры с раскинутыми руками и искаженными от ужаса лицами, взлетающие в воздух ветки кустарника. Карагандян шарахнул крепко. В наступившей затем тишине раздался топот бегущих по тротуару людей. Засада отступала. Мы кинулись следом.

— Стой!

Предупреждение, как всегда, не помогало. Бандиты, пользуясь темнотой, торопливо уходили. Пришлось стрелять по бегущим, на авось.

Из дома, что выступал парадным прямо на тротуар, выскочили несколько человек в масках и, угрожая наганами, попробовали прорваться сквозь нашу цепь. Двум-трем удалось, остальных схватили ребята Маслова, сбили с ног, повалили, обезоружили. В дверях я столкнулся еще с двумя. Они на ходу связывали узлы. Карагандян наставил на первого маузер и ухватил узел, второго скрутили вбежавшие ребята.

На улице еще шла стрельба. Шайка уходила, отбиваясь. Были слышны выстрелы и во дворе — часть налетчиков пыталась пробраться садом в соседние дома. Пришлось отрядить группу для преследования. Черным ходом ребята выскочили во двор, и там началось новое сражение.

В комнатах, куда я ввел вместе с Карагандяном и несколькими бойцами задержанных бандитов, царил хаос в полном смысле этого слова. Все перевернуто, разбросано. Из сундуков выпотрошено содержимое, вплоть до тряпья — налетчики искали ценности и перебрали буквально все. Слабый свет одной-единственной лампы, что стояла в углу на тумбочке, лежал на всем этом нагромождении вещей и создавал впечатление ужасного погрома. Ноги мои ступали то по мягкому шелку, то натыкались на упругий носок или каблук туфли, то давили осколки посуды. Несколько узлов, кроме тех, что мы отняли у бандитов, лежали посреди комнаты — их не успели вынести. Но многое, видно, вынесли. Банда все же ушла и не с пустыми, надо полагать, руками.

Жители дома находились в маленькой угловой комнате, выход из которой был заставлен шкафом. Налетчики упрятали хозяев, чтобы они не мешали «работать». Когда мы сдвинули шкаф и распахнули створки двери, наткнулись на лежащего у самого порога мальчика. Он стонал почти беззвучно, пытался вытолкнуть тряпки изо рта. Остальные вели себя тихо, лишь испуганно глядели на нас, еще не зная, кто перед ними — враги или спасители. Они столько пережили за эти несколько часов, что боялись как-то выразить свое отношение к происходящему. Когда мы уже развязали их и вытянули не без труда кляпы изо ртов, никто не мог произнести ни слова. Старушка тряслась и стучала зубами. Молодая женщина, видно, мать мальчика, забилась в истерике и ее никак не удавалось успокоить. Отец семейства отказался встать — так и лежал бледный на коврике, с открытыми глазами и шептал: «Боже мой... Боже мой...». Один мальчик сохранил, как это ни странно для его возраста, мужество и присутствие духа. Он подробно описал происшествие и попытался даже обрисовать облик бандитов, тех, кто первыми ворвались в дом. Оказалось, что налетчики ограбили не одну квартиру, а несколько. Все жильцы были связаны и упрятаны в глухие комнаты. Пришлось обойти весь дом и вызволить «узников». Комнаты огласились охами и воплями. А бандиты, те, что попали нам в руки, сидели на стульях и молча вслушивались в этот крик и только иногда морщились, если крик переходил в истошный вопль.

Мальчик в моем присутствии показал, кто из задержанных во время налета грабил, кто связывал, кто отдавал распоряжения. Отдававшего распоряжения не оказалось. Но мальчик запомнил его имя. Услышал за дверью:

— Штефан.

Бандиты переглянулись, когда мальчик произнес это знакомое для них имя. И не только переглянулись, один опустил глаза, будто стушевался. Это не скрылось от нас. «Не он ли Штефан? — подумал я. — Во всяком случае, один из главарей. Узнаем. Не здесь. В управлении. Там скажет. Заставим сказать».

Меня еще интересовало, кто поднял тревогу, звал на помощь. Смельчака нашли не сразу. Это оказалась девушка-еврейка. Укрылась в сарае, и как бандиты ни бились, не могли ее оттуда выкурить. На наш вопрос, как она туда попала во время налета, девушка нехотя ответила: «Как... Вылезла в окно. И угодила в руки парню. Душить стал. Я его ударила... Вот тогда-то и закричала...».

На лице и шее были синяки, с губ сочилась кровь. Видно, борьба происходила настоящая, и, кажется, пострадала не только девушка, но и бандит. В общем, ей удалось вырваться и побежать к сараю, который на счастье оказался открытым. Там-то она и забаррикадировалась, вставила в ручку двери железный лом. Шум поднимать налетчикам не хотелось, и они лишь угрожали ей расправой, в случае, если закричит. И все-таки девушка закричала, когда услышала у почтамта выстрелы, догадалась — идет подмога.

— Молодец! — вырвалось у Карагандяна.

Я тоже сделал комплимент девице:

— А орать ты горазда... До Сергиевской слыхать... Сильна.

Она зарделась не то от похвалы, не то от стыда — кричала все же истошно, струхнула порядком. Да и вид неказистый после схватки с бандитами. Заслонила лицо руками.

Вернулся Маслов. Не нагнал беглецов. Был злой и чертыхался. Если бы попались ему в руки, уверен — разрядил бы наган. На задержанных посмотрел сквозь узкие прорези своих налитых ненавистью глаз. Взял одного за чуб, тряхнул:

— Сволочь!

— Брось, Маслов, —