Ночи без тишины - Леонид Петрович Тримасов

часовых. Без содействия надзирателей тут не обходилось. Однажды двадцать шесть человек разом сбежали, сделали подкоп длиной в шестьдесят метров — под двором и церковью. Последний, двадцать седьмой, застрял. Толстющий был, да еще два халата напялил на себя — коммерсант какой-то. Пробка получилась. Стал стонать. По стону и обнаружили подкоп. Мы потом долго искали беглецов. Только разве найдешь? Канули в ночь. Без следа.

Миновали тюрьму, свернули на Ниязбекскую и по ней — вверх до Пушкинской. Этот район особенно темный и тихий. Глухомань настоящая. Слева сады. В них только лай собак отдаленный. Чуют коней, слышат цокот — тревожатся. Справа — особняки. У нас особый интерес к этим хорошим, построенным на барский манер, домам. Вслушиваемся, лошадей пускаем по обочине дороги, на пыль и траву, чтоб копыта не гремели, не заглушили могущий вдруг возникнуть стон или крик о помощи. Знали по опыту — бандиты чаще всего нападают на особняки, здесь было чем поживиться.

Странно подумать, но мы, в сущности, охраняли состоятельных людей, даже богатых. И как охраняли: мерзли по ночам в ветхих шинелишках, щелкали зубами от холода, перепоясывались потуже ремнями — на полфунтовом пайке подводило животы. И не считали свое дело обузой. Революция требовала порядка. Мы отстаивали его.

Я не досказал, о чем мы беседовали дальше в дороге. Все о том же перстеньке с чертом. Занял он меня, увлек. Добыть захотелось человека в австрийской шинели. Добыть, дознаться — откуда взял перстенек, понять связь между шинелью этой и домом чиновника. Маслов отбрасывал и перстенек, и шинель австрийскую. Плевал попросту на всю историю. Твердил свое: «Контра! Беляк отпетый. И тот, кто стрелял в Плахина, — беляк». Мысль была проста, и именно потому мне не нравилась. Я соглашался насчет контры, но не выкидывал из дела перстенька. Мои предположения подогревал Карагандян. Подогревал лаконичным и многозначительным вздохом: «Да. Тут что-то есть... Есть что-то».

Споря то громко, то шепотом, поругиваясь порой, мы добрались до Пушкинской улицы. Свернули направо, к Сергиевской церкви. Она стояла посреди улицы и была видна с самого дальнего конца проспекта — городского сквера. Высокая, с позолоченными куполами, она глядела на нас темной громадой и вселяла какую-то, с детства еще внушенную, робость. Невольно мы смолкли и шагом обогнули церковь, глянули на паперть — пуста. Никого. Остановились. Была у нас здесь неписаная передышка — треть маршрута отмахали, можно закурить. Кто спешивался, подпругу оглядывал, кто коня поил в арыке, звенящем день и ночь у обочины мостовой.

Нынче осень была сухая, без дождей ранних, но с холодом. Ветер нес его, рвал уже скореженные сухие листья тополей, разметывал по улице. Подмораживал. С сумерками стыли в арыках кромки бережков, а к полночи уже плотный ледок затягивал их, и кто поил коня, разбивал прежде каблуком корку или давал то же сделать коню, и тот копытом колол хрупкое стекло, и оно звенело, разлетаясь в разные стороны. По-своему звенело, с хрустом и щелком.

У церкви мы решали, куда податься дальше. Маршрут был определенным: вниз к мосту, потом за мост по Никольскому шоссе до поселка и назад. Или прямо по Ассакинской вниз, к больнице и кладбищу. Там тоже остановка. На кладбище ночной сход бандитов. Там в склепах многие из них спали, прятали добычу, производили дележ. Место страшное и опасное. Искать по могилам воров трудно, рискованно. Из-за любого надгробья, из кустов могут хлопнуть, и не найдешь стрелявшего. Мы останавливались у кладбища, чтобы выследить воров, задержать с добычей. В случае чего и накрыть сборище. Но они, черти, знали наш маршрут и к обычному часу притаивались. У церкви тоже были посты налетчиков. Они следили за нами, выжидали, когда мы тронемся, и определяли дальнейший путь отряда, чтобы избежать встречи. Где именно сидели «разведчики», мы, конечно, не знали. Должно быть, в темных переулках, глубоких подъездах домов, живой изгороди, что тянулась вдоль тротуаров. А возможно, и в церкви. Во всяком случае, были недалеко. Нам предстояло выбрать неожиданный маршрут из обычных, намеченных начальником охраны города, и сбить планы бандитов, накрыть. Гадали — куда? Отклоняться особенно нельзя, есть предписание, но улицу сменить можно, порядок объезда — тоже.

Тихо. Удивительно тихо. Предательская тишина. Обманывает, успокаивает. Вроде, ничего нет. Решаю: двинемся к мосту... И вдруг вдоль Пушкинской крик:

— А-а!

Крик далеко. Где-то у почтамта. Неясный, как стон. Потом снова, громче. Отчетливо:

— Помогите!

— По коням!

Уже Пегашка рванул вперед, и сразу — карьером. За ним отряд. Кто как успел. На ходу вскакивали в седла и снимали винтовки...

Выстрел у почтамта

Нет больше тишины. Раскололась в грохоте копыт. Улица огласилась дробью. Камни выбивали ее бессвязно, то пачками, будто залп, то цепочкой...

По первому крику ориентируюсь, куда лететь. Голос донесся с Жуковской, значит, сейчас сворачивать налево. Подтягиваю повод, чтобы дать Пегашке команду. Но тут звучат сразу три выстрела. Из-за деревьев по нас палят бандиты. Засада. Сзади кто-то вскрикнул. Угодили, видно.

— Пятерку назад! — командую Маслову. — Спешиться!

А сам с ходу, вместе с десятью ребятами, собираюсь влететь на Жуковскую, прорваться сквозь засаду. Шпорю Пегашку. Он с храпом кидается влево. Стоп! Навстречу наганы. Уже не три, а семь или восемь вспыхивают розоватыми огоньками. Свистят пули. Этак они нас прочешут, и маму родную не успеешь вспомянуть.

Или я рванул повод, или Пегашка сам догадался, махнул вправо и броском вынесся на тротуар к почте, и за угол.

— Спешиться! Коней в укрытие.

Мы залегли, вернее залегли двое, остальные, и я в том числе, стали за деревья. Защелкали затворы карабинов. А это пострашнее, чем выстрелы наганов. Один щелк бросает в озноб бандитов. Знали по опыту. Однако на сей раз наткнулись не на трусливых. Они продолжали палить. Видно, главарь приказал задержать нас во что бы то ни стало. Банда завершала операцию, и каждая минута для налетчиков была дорога. Мы это тоже понимали. Стали бить по вспышкам, стараясь гасить точки.

Винтовочные выстрелы рассекали воздух и эхом отдавались во дворах. На противоположной стороне громко зазвенело стекло и с переливами разлетелось по тротуару. Кто-то из наших угодил в окно.

С Жуковской опять крик. Женский. Мучительно долгий. Безнадежный.

Карагандян перебежал ко мне, зашептал:

— Товарищ командир... Дай я их бомбой.

Рискованно. Я медлю с ответом. А ждать тоже нельзя. Насмарку все дело пойдет, если упустим. Маслов с пятеркой бьет вдоль улицы, пытается выкурить бандитов из-за деревьев, мы прижимаем отсюда — в