Предайте павших земле - Ирвин Шоу

МОРГАН. Да.

ДЖУЛИЯ. Так тяжело об этом узнавать. Но я… я знаю. А с тобой, когда ты стоишь в могиле, еще тяжелее. Я бы со временем все забыла, если бы ты… Нет, не собираюсь я этого говорить. Я лучше послушаю тебя. Дорогой, как это было ужасно. Я напьюсь. Я ненавижу все это и напьюсь. Буду громко петь, пусть все смеются. Я на днях перекладывала твои вещи… я сумасшедшая… я три раза в неделю перекладываю твои вещи, тереблю твои пиджаки, читаю твои книги… У тебя такая красивая одежда… И ты написал мне такое милое четверостишье, когда уезжал в Бостон…. Сначала я смеялась, потом плакала, потом…. Такие хорошие стихи… ты мог бы стать прекрасным писателем. Я думаю, величайшим писателем со времен… Я… Они отстрелили тебе руки, дорогой?

МОРГАН. Нет.

ДЖУЛИЯ. Это хорошо. Если бы что-то случилось с твоими руками, я бы этого не вынесла. Это было ужасно, дорогой?

МОРГАН. Не то слово.

ДЖУЛИЯ. Но они не отстрелили твои руки. Это уже что-то. Теперь мы учимся испытывать признательность судьбе черт знает за что. Люди должны испытывать за что-то признательность, а это так трудно, с этой войной… О, дорогой, я не могу представить себе, что ты р. Почему-то мне кажется, что ты создан только для того, чтобы жить. Но на душе у меня стало бы легче. Если бы тебя похоронили на большом зеленом поле, посадили цветы вокруг надгробного камня с надписью: «Уолтер Морган. Родился в 1913. Умер в 1937». Я смогла бы бросить пить и не пела бы так громко. Люди бы не смеялись надо мной. Самое ужасное — смотреть на все те книги, которые ты принес домой, но так и не прочитал. Они ждут тебя, ждут, когда ты придешь и откроешь их… О, позволь им похоронить себя, позволь им похоронить себя… Ничего же не осталось, только безумцы и одежда, которая без пользы будет висеть в шкафах… Почему нет?

МОРГАН. Есть так много книг, которые я не успел прочитать, так много мест, где я не успел побывать, так много воспоминаний, которые я не хранил достаточно долго… Я не хочу, чтобы меня всего этого лишили…

ДЖУЛИ. А я? Дорогой, я… Мне так мерзко напиваться. Твои имя и фамилия будут очень хорошо смотреться на простой мраморной плите, лежащей на зеленом поле. «Уолтеру Моргану, любимому, от Джулии Блейк…» И вокруг маки, незабудки, эти маленькие лиловые цветочки… (Она наклоняется, рыдая в голос, вспышка, выстрел пистолета, она начинает заваливаться вбок). Теперь они могут внести мою фамилию в список потерь. Как называются эти маленькие лиловые цветочки, дорогой… (Затемнение).

Луч прожектора следует за Кэтрин Дрисколл, когда она идет от ТРУПА к ТРУПУ, вглядываясь в их лица. Сначала она смотрит на ШЕСТОЙ ТРУП, по ее телу пробегает дрожь, она закрывает глаза, идет дальше. Останавливается перед ПЯТЫМ ТРУПОМ.

КЭТРИН. Я — Кэтрин Дрисколл. Я… я ищу моего брата. Он мертв. Вы — мой брат?

ПЯТЫЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН переходит к ЧЕТВЕРТОМУ ТРУПУ, останавливается, смотрит, переходит к ТРЕТЬЕМУ ТРУПУ).

КЭТРИН. Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя…

ТРЕТИЙ ТРУП. Нет. (КЭТРИН идет дальше, в нерешительности останавливается перед ВТОРЫМ ТРУПОМ).

КЭТРИН. Вы..? (Понимает, что это не ее брат. Переходит к ПЕРВОМУ ТРУПУ). Я ищу моего брата. Меня зовут Кэтрин Дрисколл. Его имя…

ДРИСКОЛЛ. Я — Том Дрисколл.

КЭТРИНр… привет. Я тебя не узнаю. Прошло пятнадцать лет… и…

ДРИСКОЛЛ. Что тебе нужно, Кэтрин?

КЭТРИН. Так странно… я пришла сюда, чтобы поговорить с мертвецом, чтобы уговорить его что-то сделать, лишь потому, что когда-то давно он был моим братом. Они меня уломали. Я не знаю, с чего начать…

ДРИСКОЛЛ. Ты напрасно сотрясаешь воздух, Кэтрин…

КЭТРИН. Им следовало попросить более близкого тебе человека… который тебя любил… только они никого не смогли найти. Сказали, что ближе меня никого нет…

ДРИСКОЛЛ. Все так. Ближе — нет…

КЭТРИН. И я не виделась с тобой пятнадцать лет. Бедный Том… Не очень-то сладкая жизнь была у тебя все эти годы.

ДРИСКОЛЛ. Не очень.

КЭТРИН. И ты прожил их в нищете?

ДРИСКОЛЛ. Иногда приходилось просить милостыню, чтобы поесть. Я — не из счастливчиков.

КЭТРИН. И, тем не менее, ты хочешь вернуться. Может, лучше быть мертвым, Том, чем так жить?

ДРИСКОЛЛ. Может, и нет. Может, нет никакого смысла ни в жизни, ни в смерти, да только мы в это не верим. Я много где побывал, много чего повидал, и всегда мне доставалась темная сторона, светлой — никогда, хотя я много работал, чтобы не умереть с голоду. И пусть видел я в основном лишения и трущобы, я знал, что жизнь и в этих местах станет лучше, а потому и такие парни, как я, нищие и бесправные, смогут жить лучше. От нас требовалось только одно — не опускать руки, не прекращать борьбы.

КЭТРИН. Ты мертв. Твоя борьба окончена.

ДРИСКОЛЛ. Борьба никогда не заканчивается. Теперь мне есть, что сказать людям, тем, кто управляют большими машинами, кто ворочает лопатами, чьи дети умирают от голода и рахита. Мне есть, что сказать людям, которые оставили все свои дела и взялись за оружие, чтобы сражаться на чьей-то войне. Это нужные слова. Важные слова. Такие важные, что они подняли меня из земли, вернули к людям, только потому, что у меня есть что им сказать. Если бы Господь смог поднять Иисуса…

КЭТРИН. Том! Ты потерял и веру?

ДРИСКОЛЛ. Я обрел другую. Я обрел религию, которая хочет спустить небеса с облаков и перенести прямо сюда, на землю, чтобы каждый из нас смог вкусить кусок небесного пирога. Здесь, конечно, будет не так хорошо, как на небесах, улицы не вымостят золотом и ангелов мы не увидим, придется тревожиться о канализации и расписании поездов, и мы не гарантируем, что всем это понравится, но небеса будут здесь, на этой самой земле, и, чтобы попасть туда, не потребуется выполнять особые условия, например, умирать… Мертвый или живой, я это увижу, и до тех пор не успокоюсь. Я первым поднялся из черной могилы, потому что эта идея не давала мне покоя. Я поднял остальных вместе со мной… Это моя работа — поднимать других… Они только знают, чего хотят… Я знаю, как им это получить…

КЭТРИН. В тебе по-прежнему говорит гордыня.

ДРИСКОЛЛ. Я держу небеса в своих руках, чтобы отдать их людям. У меня есть повод для гордыни…

КЭТРИН. Я пришла, чтобы попросить тебя лечь и позволить похоронить себя. Похоже, зря. Но…

ДРИСКОЛЛ. Зря, Кэтрин. Я поднялся из мертвых не для того, чтобы к ним и вернуться. Теперь я намерен остаться среди живых…

КЭТРИН. Пятнадцать лет. Хорошо, что твоя мать до этого не дожила. Как мне попрощаться с мертвым братом, Том?

ДРИСКОЛЛ. Пожелай ему легкой могилы, Кэтрин…

КЭТРИН. Зеленой и уютной тебе могилы, Том, когда наконец… наконец… зеленой и уютной. (Затемнение).

Прожектор освещает РЯДОВОГО ДИНА, он же ШЕСТОЙ ТРУП, который стоит спиной к зрителям и слушает свою мать, тоненькую, плохо одетую женщину лет сорока пяти, с красными от слез глазами. Она сидит чуть правее. Прожектор бьет на нее. ДИН в тени.

МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, сынок…

ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама…

МИССИС ДИН. Лицо моего крошки. Однажды, до того…

ДИН. Тебе не захочется увидеть его, мама. Я знаю. Разве тебе не сказали, что случилось со мной?

Миссис Дин. Я спрашивала врача. Он сказал, что осколок снаряда снес тебе часть лица, но все равно…

ДИН. Не надо тебе смотреть на него, прошу тебя.

МИССИС ДИН. Как ты, сынок? (ДИН смеется — с горечью). Ой, я забыла. Я столько раз задавала тебе этот вопрос, пока ты рос, Джимми. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми… только разок…

ДИН. Как отреагировала Элис, когда услышала о..?

МИССИС ДИН. Повесила на окно золотую звезду[1]. Она всем говорит, что вы собирались пожениться. Это правда?

ДИН. Возможно. Мне нравилась Элис.

МИССИС ДИН. Она приходила на твой день рождения. До того, как… это случилось. Принесла цветы. Большие хризантемы. Желтые. Много. Нам пришлось поставить их в две вазы. Я испекла пирог. Уж не знаю, почему. Сейчас трудно достать яйца и муку. Мой ребенок, тебе только двадцать… Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми, мальчик…

ДИН. Уезжай домой, мама… Оставаться здесь смысла нет…

МИССИС ДИН. Я хочу, чтобы ты разрешил им похоронить тебя, детка. Что сделано, того не вернуть. Тебе так будет лучше…

ДИН. Лучше быть не может, мама, хуже — тоже. Пусть все будет, как есть.

МИССИС ДИН. Позволь мне взглянуть на твое лицо, Джимми. У тебя было такое красивое лицо. Как у хорошего ребенка. У меня щемило сердце, когда ты начал бриться. Иногда мне кажется, что я забываю, как ты выглядел, детка. Помню тебя пятилетним, в десять лет, пухлым, светловолосым, с бархатными щечками. Но я не помню, как ты выглядел, когда уходил, надев эту форму, с каской на голове… Детка, позволь мне взглянуть на твое лицо, хоть разок…

ДИН. Не проси меня… Тебе не захочется на него смотреть. Тебе будет очень плохо, если ты увидишь меня…

МИССИС ДИН. Я не боюсь. Я смогу смотреть на лицо моего сыночка. Или ты думаешь, что мать может испугаться, если увидит…