Верь в мою ложь - Элизабет Джордж

Тим впился ногтями в ладонь. И вжимал их в собственную кожу до тех пор, пока на ней не появился крошечный красный полумесяц, из которого выступила капля крови. Тим знал, что на его лице ничего не отражается; он это знал, потому что давно уже научился тому, чтобы происходящее в его голове абсолютно никак не проявлялось снаружи. Это умение и постоянные ранки на руках — вот всё, что защищало Тима и помогало ему держаться там, где ему хотелось быть, то есть далеко от прочих людей и далеко от всего вообще. Тим также приложил все усилия, чтобы избавиться от повышенного внимания местных жителей. И теперь учился в специальной школе рядом с Улверстоном, в школе, которая находилась за много-много миль от дома его отца, — что, естественно, причиняло ужасные ежедневные неудобства, — и за много-много миль от дома его матери; и это было как раз то, чего хотелось Тиму, потому что там, под Улверстоном, никто не знал, что случилось в его жизни, а ему только это и было нужно.

Тим молча смотрел на пробегавшие мимо пейзажи. Дорога от Грэндж-овер-Сэндс до отцовской фермы уводила их на север. В уже гаснущем свете они въехали в долину Лит. Здесь ландшафт выглядел как лоскутное одеяло: загоны и пастбища, то желтоватые, то изумрудно-зелёные, и всё это катилось волнами, то вздымаясь, то вновь опадая. Местами виднелись огромные выходы обнажённой породы — то сланец, то известняк, — и под ними серели каменистые осыпи… Между пастбищами и живыми изгородями стояли осиновые рощи, уже пожелтевшие, или небольшие купы дубов и клёнов — золотые и красные. И кое-где вдруг возникали строения, обозначавшие близость ферм: огромные, неуклюжие каменные амбары и домики с фасадами, выложенными сланцем, с трубами, над которыми вился дым.

Ещё через несколько миль пейзаж изменился, когда они доехали почти до самого конца долины Лит. Вокруг встал лес, и опавшие листья усыпали дорогу, которая начала нервно извиваться между каменными изгородями, сложенными без раствора. Начинался дождь, но разве в этой части мира когда-то случались дни без дождя? Эта часть мира как раз и прославилась дождями, и именно поэтому здесь камни очень быстро обрастали мхом, а изо всех щелей лезли папоротники, и под ногами и на коре деревьев расползались лишайники.

— Дождик, — безо всякой необходимости сообщила Грейси. — Я просто ненавижу этот старый дом, когда дождик идёт, мамуля! А ты, Тимми? Там просто ужасно, всё такое тёмное и сырое, и просто мурашки по коже ползают!

Никто ей не ответил. Грейси повесила голову. Их мать повернула на узкую дорогу, что должна была привести их в Брайанбэрроу; она как будто вообще не слышала слов Грейси.

Дорога здесь была чрезвычайно узкой, и она шла всё вверх и вверх, то и дело поворачивая то вправо, то влево, — мимо зарослей берёз, потом между густо растущими ореховыми кустами… Они миновали ферму Лоуэра Бека и какое-то заброшенное поле, сплошь заросшее папоротником-орляком; потом поехали вдоль владений Брайана Бека, дважды их пересекли, поднялись ещё выше и наконец повернули к деревне, которая лежала под ними за следующим подъёмом и выглядела как четыре линии дорог, прочерченных в зелени. Но вообще-то в деревне имелись трактир с пивной, начальная школа, сельский клуб, методистская часовня и протестантская церковь, представлявшая собой нечто вроде места собраний. Но только по вечерам и утром в воскресенье в деревне можно было увидеть людей, да и то они приходили либо выпить, либо помолиться.

Когда машина подъехала к каменному мосту, Грейси заплакала. Она бормотала:

— Мамуля, я не хочу туда! Мамуля, пожалуйста…

Но её мать просто молчала, и Тим знал, что она ничего и не скажет. К решению, где должны жить Тим и Грейси, её подтолкнули определённые чувства, только эти чувства не имели никакого отношения к Тиму и Грейси Крессуэлл. Всё шло так, как шло, и впредь должно было идти так же — по крайней мере до тех пор, пока Найэм не расстанется с призраками или просто не сдастся, что бы там ни произошло в первую очередь. И Тим много об этом думал. Казалось, что ненависть, кипевшая вокруг, была так сильна, что могла и убить кого-нибудь, но когда Тим начинал об этом размышлять, он приходил к выводу, что если ненависть до сих пор не убила его самого, то, пожалуй, не убьёт и его мамашу.

В отличие от большинства ферм в Камбрии, стоявших вдали от деревень и посёлков, ферма Брайан-Бек расположилась прямо на краю деревни, и состояла она из древнего особняка елизаветинских времён, такого же древнего амбара и ещё более древнего коттеджа. За этими строениями раскинулись пастбища, и там паслись овцы; правда, они не принадлежали отцу Тима — это была собственность какого-то фермера, который арендовал для них землю. Они придавали ферме «достоверный вид», как любил говорить отец Тима, и выглядели «в традициях Страны Озёр», что бы под этим ни подразумевалось. Ян Крессуэлл вовсе не был каким-нибудь чёртовым фермером, насколько понимал Тим, а этим безмозглым овцам лучше было бы держаться подальше от его отца, если они не хотели неприятностей.

К тому времени, когда Найэм остановила «Вольво» на подъездной дороге, Грейси уже рыдала в голос. Похоже, она думала, что если будет плакать погромче, то их мать может развернуть машину и отвезти их обратно в Грэндж-овер-Сэндс, а не сделает того, что собиралась сделать, то есть не станет выкидывать их из машины просто для того, чтобы напакостить их долбаному папаше, чтобы самой потом рвануть в Милнторп, к своему поганому дружку, который постоянно топчется на кухне своей дурацкой китайской закусочной, где еду отпускают на дом…

— Мамуля! Мамуля! — захлёбывалась Грейси. — Смотри, его машины нет! Я боюсь заходить в дом, потому что его самого там нет, раз нет машины, и…

— Грейс, прекрати немедленно! — рявкнула Найэм. — Ты себя ведёшь как двухлетний младенец! Он поехал в магазин, вот и всё! Ты что, не видишь свет в окнах? И вон там стоит другая машина. Полагаю, ты способна сообразить, что это значит.

Конечно, мать не стала произносить вслух имя. Наверное, она могла бы добавить: «Квартирант твоего отца дома», противным многозначительным тоном. Но это значило бы, что она признаёт существование Кавеха Мехрана, а этого она делать не намеревалась. Просто коротко бросила:

— Тимоти! — и чуть наклонила голову в сторону дома.

Это было знаком к тому, чтобы Тим вытащил Грейси из машины и повёл через садовые ворота к двери, потому что сама Найэм заниматься этим не желала.

Тим открыл дверцу со своей стороны. Выйдя наружу, он перебросил свой рюкзак через низкую каменную ограду, а потом распахнул дверцу перед сестрой и сказал:

— Выходи!

После чего взял её за руку.

Грейси взвизгнула:

— Нет! Не пойду!

И начала брыкаться.

Найэм сама отстегнула ремень безопасности Грейси и сказала дочери:

— Прекрати устраивать сцены! Вся деревня решит, что я тебя убиваю.

— А мне плевать! Мне плевать! — заливалась слезами Грейси. — Я хочу уехать с тобой, мамуля!

— Ох, бога ради!

С этими словами Найэм тоже вышла из машины, но не для того, чтобы помочь Тиму справиться с сестрой. Вместо того она схватила рюкзак Грейси, открыла его и швырнула через ограду. Он приземлился — что было немалой удачей — прямо на батут Грейси, и всё его содержимое рассыпалось под дождём. Среди всего прочего там была и любимая кукла Грейси — не из тех отвратительных фантазийных женщин с растущими из ушей ногами и грудями, лишёнными сосков, а кукла-младенец, настолько реалистичная, что бросить её вниз головой на батут было равносильно издевательству над ребёнком.

И тут Грейси отчаянно закричала. Тим бросил на мать короткий взгляд. Найэм сказала:

— А чего ты от меня ожидал? — Потом глянула на дочь. — Если не хочешь, чтобы твоя кукла пропала, лучше тебе пойти и забрать её.

Грейси пулей вылетела из машины. Она мгновенно очутилась в саду, подобрала куклу с батута и прижала к себе, продолжая всхлипывать, только теперь её слёзы смешивались с каплями дождя.

— Милый поступок, — сказал матери Тим.

— Расскажи об этом своему отцу, — ответила она.

Безусловно, это был её ответ на всё вообще. Расскажи отцу, потому что то, что он сделал, позволяет Найэм Крессуэлл делать любые гадости.

Тим со стуком захлопнул дверцу машины и отвернулся. Он ещё не успел войти в сад, когда «Вольво» за его спиной тронулся с места, унося его мать куда-то там, но куда именно — Тима больше не интересовало. Она могла трахаться с любым неудачником, с каким бы только ей ни захотелось связаться, но Тима это уже не касалось.

Грейси, рыдая, сидела на краю батута. Если бы не шёл дождь, она бы сейчас попрыгала на сетке, успокаиваясь, потому что именно этим она и занималась каждый день, снова и снова, — так же, как и Тим изо дня в день старался найти забвение.

Тим подобрал свой рюкзак и мгновение-другое смотрел на сестру. Она была настоящей занозой в заднице, его сестрёнка, но всё равно не заслуживала такого обращения. Тим подошёл к батуту и потянулся к её рюкзаку.