Странствия убийцы - Робин Хобб

Мне начали сниться сны. Жуткие сны наяву — леденящее мгновение огня, обжигающего клинка, безнадежного ужаса. Я просыпался, волосы мои слипались от холодного пота, меня тошнило от страха. Ничего не оставалось от этих снов, когда я садился в темноте, не было даже тончайшей ниточки, дернув за которую я мог бы размотать их. Только боль, страх, ярость, крушение надежд. Но больше всего страх. Сокрушительный страх, который оставлял меня дрожащим и жадно хватающим воздух. Глаза мои слезились, тошнота подступала к горлу. Когда я в первый раз сел в постели с бессловесным криком, Баррич скатился с кровати и положил руку мне на плечо, собираясь спросить, все ли со мной в порядке. Я отбросил его в сторону с такой силой, что он врезался в стол и чуть не упал. Страх перешел в мгновенную вспышку ярости от того, что он был слишком далеко и я не мог его достать. В это мгновение я отвергал и презирал себя настолько сильно, что хотел уничтожить все, что было мной или касалось меня. Я свирепо оттолкнул весь мир, почти вытеснив собственное сознание.

Брат, брат, брат! — отчаянно скулил волк внутри меня, и Баррич, шатаясь, отступил назад с нечленораздельным криком. Через мгновение я сглотнул и пробормотал:

— Сон, вот и все. Прости. Я еще не проснулся. Просто ночной кошмар.

— Я понимаю, — сказал он отрывисто, и потом более мягко: — Я понимаю, — и вернулся в свою постель. Я знал, что он понял только, что не может ничем помочь мне в этом, вот и все. Кошмары приходили не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы я боялся ложиться в постель. Баррич делал вид, что спит, в мои тяжкие ночи, но я знал, что он бодрствует и лежит молча, пока я выдерживаю свои ночные битвы. Я даже не запоминал эти сны, только выворачивающий душу ужас, который они приносили мне. Я чувствовал страх и раньше. Часто. Я испытывал его, когда сражался с «перекованными», бился с пиратами красных кораблей, когда выступил против Сирен. Этот страх предостерегал, понуждал к действию и доводил до самой грани сознания. Но ночной страх был ужасом, лишавшим мужества, когда остается надеяться только на то, что смерть придет и покончит с ним. Я был сломлен и знал, что отдам все, чтобы не испытывать больше боли.

Ничем нельзя облегчить такой страх, так же как и стыд, который приходит после него. Я пробовал ярость, я пробовал ненависть. Ни слезы, ни бренди не могли смягчить его. Он преследовал меня, как отвратительный запах, и окрашивал все мои воспоминания, затуманивая мое представление о том, кем я был. Ни одно мгновение радости, страсти или мужества, которое я мог вспомнить, теперь уже не представлялось таким, каким оно было, потому что мое сознание всегда предательски добавляло: «Да, так было некоторое время, но потом пришло это, и этим ты сейчас стал». Этот изнуряющий страх постоянно терзал меня. С болезненной уверенностью я знал, что, если меня прижмут, я превращусь в ничто. Я больше не был Фитцем Чивэлом. Я был тем, что осталось после того, как страх изгнал меня из собственного тела.

На второй день после того, как у Баррича кончился бренди, я сказал ему:

— Со мной ничего не случится, если ты сходишь в Баккип.

— У нас нет денег, чтобы купить еды, и не осталось ничего, что можно было бы продать. — Он произнес это безжизненно, как будто в этом была моя вина. Он сидел у огня, сложив руки и зажав их между колен. Они дрожали, правда совсем немного. — Нам придется справляться самим. Здесь много дичи. Если мы не сможем прокормиться, значит, заслуживаем голодной смерти.

— А с тобой будет все в порядке? — ровно спросил я. Он посмотрел на меня, прищурившись:

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что бренди кончился, — сказал я так же прямо.

— А ты полагаешь, что я уже не могу обойтись без него? — Он начинал сердиться. Это стало происходить гораздо быстрее после того, как у нас закончилось спиртное. Я едва заметно пожал плечами:

— Я просто спросил. Вот и все. — Я не смотрел на него и сидел спокойно, надеясь, что он не взорвется.

Но после недолгой паузы он снова заговорил, очень тихо:

— Думаю, нам обоим придется это выяснить.

Я ждал довольно долго. Потом спросил:

— Что мы будем делать?

Он раздраженно взглянул на меня:

— Я сказал тебе. Охотиться, чтобы прокормить себя. Это ты вполне способен понять.

Я отвел взгляд и коротко кивнул:

— Я понял. Я имел в виду… после этого.

— Что ж. Некоторое время мы протянем таким образом. Рано или поздно мы захотим того, чего не сможем достать сами. Кое-что для нас сможет сделать Чейд, если у него будет возможность. Баккип обглодан до кости. Мне придется пойти в город и наняться на работу. Но пока…

— Нет, — сказал я тихо, — я имел в виду… мы не сможем вечно здесь прятаться, Баррич. Что будет потом?

На этот раз была его очередь помолчать. Наконец он сказал:

— Я еще не думал об этом. Сперва это было просто место, где тебя можно спрятать, пока ты поправишься. Потом некоторое время казалось, что ты никогда…

— Но теперь я здесь. — Я помедлил. — Пейшенс…

— Считает, что ты мертв, — перебил меня Баррич, возможно, немного грубее, чем намеревался. — Только мы с Чейдом знаем правду. Пока мы не вытащили тебя из гроба, мы ни в чем не были уверены. Если бы доза была слишком сильной, если бы ты действительно умер от нее или просто замерз в могиле? Я видел, что они сделали с тобой. — Он замолчал и несколько мгновений смотрел на меня. Баррич казался загнанным в угол. Потом он слегка покачал головой. — Я не думал, что ты сможешь выжить после этого, а ведь еще добавился яд… Так что мы не хотели никому давать никакой надежды. А потом, когда мы тебя вытащили… — Он снова потряс головой. — Ты был весь изранен… Ран было так много… Я не знаю, что заставило Пейшенс промыть и перевязать раны мертвеца, но если бы она этого не сделала… А потом… это был не ты. После первых нескольких недель я был в ужасе от того, что мы сделали с тобой. Мне казалось, что мы просто запихнули душу волка в человеческое тело.

Он снова посмотрел на меня, словно не веря собственным воспоминаниям.

— Ты пытался вцепиться мне в горло. В первый же день, едва встав на ноги, ты хотел убежать. Я не пустил тебя, и ты бросился на меня. Я не мог показать Пейшенс это рычащее и кусающееся существо, не говоря уж о том…

— Ты думаешь, Молли…

Баррич отвел глаза.

— Вероятно, она слышала, что ты умер. — Через некоторое время он, замявшись, добавил: — Кто-то зажег свечу на твоей могиле. Снег был расчищен, и восковой огарок все еще стоял там, когда я пришел выкапывать тебя.

— Как собака кость.

— Я очень боялся, что ты не поймешь.

— Я и не понял. Я просто поверил слову Ночного Волка.

Это было все, что я мог выдержать на тот момент. Мне хотелось прекратить этот разговор. Но Баррич был неумолим.

— Если ты вернешься в замок или в город, они убьют тебя. Они повесят тебя над водой и сожгут твое тело. Или расчленят его. Во всяком случае, люди убедятся, что на этот раз ты останешься мертвым.

— Они так ненавидят меня?

— Ненавидят тебя? Нет. Они даже любят тебя — те, кто тебя знал. Но если вдруг человек, который умер и был похоронен, начнет снова разгуливать среди живых, они станут бояться его. Этого ты не сможешь объяснить. Об Уите никто не думает хорошо. Когда человека обвиняют в нем, и он умирает, и его хоронят — что ж. Но для того чтобы они хорошо думали о тебе, ты должен оставаться мертвым. А если ты появишься в городе, это сочтут доказательством правоты Регала — ты воспользовался звериной магией, чтобы убить короля. И им придется снова умертвить тебя. Но на этот раз более тщательно. — Баррич внезапно встал и заходил по комнате. — Будь оно проклято, хотел бы я пропустить глоточек.

— Я тоже.

Десятью днями позже появился Чейд. Старый убийца шел медленно, с посохом, с тяжелым свертком на плечах. День был теплый, и он откинул капюшон своего плаща. Его длинные седые волосы развевались на ветру, и он отрастил бороду так, чтобы она закрывала большую часть лица. На первый взгляд его можно было принять за медника или лудильщика. Просто покрытый шрамами старик, но безусловно не Рябой Человек. Баррич ушел на рыбалку, этим он предпочитал заниматься один. Ночной Волк пришел погреться на солнышке у нашего порога, но исчез в лесу за хижиной при первом появлении запаха Чейда в воздухе.

Некоторое время я наблюдал, как он идет. Эта зима состарила его, прибавив морщин лицу и седины волосам. Но он шел легче, чем раньше, словно одиночество укрепило его. Наконец я шагнул ему навстречу, чувствуя внезапную неловкость и растерянность. Подняв глаза и увидев меня, он остановился. Я продолжал двигаться к нему.

— Мальчик? — осторожно спросил он, когда я приблизился.

Я кивнул и улыбнулся. Ответная улыбка, появившаяся на его лице, пристыдила меня. Он бросил свой посох, обнял меня, а потом прижался ко мне щекой, как будто я был ребенком.