Солнечная аллея - Томас Бруссиг

Между тем Миха вовсе не рвался учиться в Москве, за него мать так решила. В семье подобные решения всегда принимала она. Чтобы поехать учиться в Москву, Михе надо было в последний год попасть в подготовительный класс специальной школы, которую народная молва давно окрестила «красным монастырем». А чтобы попасть в «красный монастырь», ему полагалось быть юношей во всех отношениях безупречным. Это значит — безупречно учиться на круглые пятерки, иметь безупречную цель в жизни и безупречные политические взгляды, выказывать безупречную активность и безупречное прилежание, дружить с безупречными друзьями и происходить из безупречной семьи.

— Нам всем нужно беречь нашу без-уп-речную репутацию, — отчеканила госпожа Куппиш, которая знала, что говорит. — Хорст! Отныне ты больше не читаешь «Берлинер цайтунг», ты читаешь «НД».

— Как так «НД»? Она такая огромная!

— Именно. Сразу все и заметят.

— Да нет, при нашей тесноте, скажи на милость, как я ее тут за столом разверну?

— А ты садись к окну и читай там. И когда люди из органов явятся к нашим соседям про нас расспрашивать, те скажут: у них читают «НД». И все будет в ажуре: Мишу примут в «красный монастырь» и он поедет в Москву учиться.

— Люди из органов к нашим соседям не явятся, потому что наши соседи сами люди из органов, — провозгласил господин Куппиш.

— Ну да, тебе же всегда все известно, — отозвалась госпожа Куппиш.

— Еще бы мне это было не известно! Когда я своими глазами видел: им их «вартбург» за неделю починили и обратно пригнали. Ну? Как еще ты это объяснишь?

В итоге Миха однажды, повстречав соседа на лестнице, напрямик спросил, где он работает. Сосед смерил Миху взглядом, давая понять, что некоторые вопросы задавать неприлично. Миха в ответ прикинулся дурачком и начал оправдываться:

— Вы не подумайте, я ради себя спрашиваю, мне же профессию выбирать. И когда я вижу, что человек только в половину девятого на работу уходит, а жена его весь день дома сидит… Понимаете, и высыпаешься, и вдвоем на жизнь хватает, вот бы и мне что-то в этом роде…

Ясное дело, сосед ничего ему не ответил.

А Миха и вправду не знал, кем ему стать. Болтаясь на площадке, он слушал, как Очкарик с Марио дискутируют на свою новую излюбленную тему. Очкарик обнаружил, что после школы, судя по всему, невозможно подыскать высшее учебное заведение, где образование было бы лишено политической направленности — а если такого заведения нет, к чему тогда вообще заканчивать школу?

Марио: — А насчет архитектуры как?

Очкарик: — Строить дома, как партия прикажет?

Очкарик успел разузнать, что даже на историческом факультете, на отделении древнейшей и древней истории, от политики никуда: тебе вдалбливают, как человек с первобытнообщинных времен мечтал о партийном руководстве.

Впрочем, дискуссии эти, как правило, обрывались, едва со стороны границы, от контрольно-пропускного пункта, показывался автобус с западными туристами, пожаловавшими на восток. Миха и Марио мчались навстречу автобусу и, вытаращив глаза и по-нищенски простирая руки, истошно блеяли: «Голодаем! Помогите!»

Туристы, потрясенные нищетой и народными бедствиями за железным занавесом, выхватывали фотоаппараты, торопясь запечатлеть ужасающие картины голода, а Миха и Марио, проводив автобус глазами, хохотали до упаду, представляя, как где-нибудь в Питтсбурге, Осаке или Барселоне незнакомые люди разглядывают их физиономии на фотоснимках. Остальные ребята с площадки в этих игрищах участия не принимали. Зато Миха с Марио упражнялись в своей художественной самодеятельности все изощреннее — сгибались в три погибели, исступленно рылись в урнах, изображали голодные обмороки или устраивали потасовку из - за капустного листа, оброненного перед овощным магазином. Разумеется, они-то надеялись спектаклем «Голодаем! Помогите!» когда-нибудь рассмешить Мирьям, а может, даже вызвать ее восхищение, но, как назло, автобус с западными туристами проезжал через границу, когда Мирьям поблизости не оказывалось.

ТРИО ИЗ ШКОЛЫ ТАНЦЕВ

После истории с обещанным поцелуем Михе удалось повстречаться с Мирьям лишь однажды. Вместе они прошлись немного по улице, но Миха совершенно не знал, о чем говорить. Потом, вспомнив про асбест, сказал:

— Мне уже недолго осталось.

А когда прощались, только смущенно буркнул:

— Ну, пока!

Зато вскоре, в обмен на оранжевый «монтеверди-люкс», младший братишка Мирьям снабдил Миху важной информацией: Мирьям записалась в танцевальную школу. И он, Миха, имел неосторожность разгласить эту информацию на площадке, вследствие чего Марио, Очкарик и Толстый на следующий же день записались в ту же школу. А Миха не решался — ведь он не умел танцевать.

— Чудак-человек, как раз потому и надо записаться! — наседал на него Марио. — Туда только те и идут, кто не умеет.

Разумеется, Михе не хотелось одному торчать на площадке, пока остальные вместе с Мирьям будут развлекаться в танцевальной школе. Но все равно — заставить себя записаться он не мог. Он уже и приходил несколько раз, даже прочел на доске объявлений, что учительницу зовут госпожа Шлоот, — но записаться не отваживался. Однако он заприметил, что с лестничной площадки дома напротив окна школы просматриваются как на ладони, и как-то вечером, притаившись там, стал наблюдать за происходящим.

И вот что Миха увидел: примерно два десятка аккуратно причесанных кавалеров и примерно столько же принаряженных дам сидели друг против дружки на двух рядах стульев по обе стороны зала. Между ними простиралась танцплощадка, а на ней учительница что-то наставительно объясняла, держа в руках нож и вилку. Миха сообразил, что в танцевальной школе, выходит, не только танцам обучают, но и хорошим манерам. Миха считал, что манеры у него нормальные: руки перед едой моет и в рукав вроде тоже не сморкается.

Госпожа Шлоот, крашеная блондинка явно повышенной комплекции, на тонюсеньких шпильках, вела занятие в сопровождении двух молодых профессиональных танцоров в облегающих спортивных трико. До этого Миха ни разу в жизни голубых не видел, только слышал иногда, как про кого - то говорят: так, мол, и так, он голубенький. Сейчас, увидев этих двоих, Миха тотчас сообразил, что такое быть голубым. Про себя он их сразу «танцевальными голубками» окрестил.

Демонстрируя новый танец, госпожа Шлоот этих своих голубок постоянно меняла, производя с каждой лишь по нескольку танцевальных движений. При этом обнаружилось, что госпожа Шлоот и на тонюсеньких шпилечках более чем уверенно перемещает свои внушительные телеса. Пока она, в руках у одной из голубок, во всех подробностях объясняла очередной танец, Миха не без интереса наблюдал не только за ней, но и за второй голубкой, которая, оставаясь не у дел, упражнялась в испускании ревнивых взглядов.

Когда демонстрация заканчивалась, одна из голубок направлялась к музыкальному пульту и ставила новую пластинку. После чего всем полагалось занять исходное положение. То есть каждому кавалеру надлежало встать и, подойдя к даме, пригласить ее на танец. Михе в эту секунду стало ясно, что на занятиях в танцевальной школе он будет соприкасаться с Мирьям очень даже близко, и если у него будут холодные пальцы, влажные руки или, чего доброго, запах изо рта, скрыть это никак не удастся.

Покуда кавалеры с дамами разучивали новый танец, что со стороны выглядело смешно и нелепо, — ну точь-в-точь, как Миха себе это и раньше представлял, — госпожа Шлоот подправляла движения каждой пары в отдельности. Иногда голубки, разбив какую-нибудь пару, танцевали с каждым из партнеров, так сказать, в порядке наглядного практического примера. Помимо всего прочего это означало, что один из двадцати находящихся в зале мужчин танцевал с голубкой. Миха про себя решил, что это вообще зашизеть. Кстати, разбитые пары, соединившись вновь, танцевали ничуть не лучше прежнего. И как раз это Миха понимал прекрасно: заставь его с мужиком танцевать, он тоже будет как деревянный и от смущения ничего не усвоит.

После очередного танца по команде госпожи Шлоот состав пар менялся: кавалер передавал свою даму соседу. В итоге за одно занятие каждый из кавалеров сменял примерно двенадцать партнерш, включая танцевальных голубок. Когда занятие кончилось и Миха увидел, как все участники на выходе мирно прощаются и расходятся по домам, каждый в свою сторону, он решил, что уроки танцев, в конце концов, не так и страшны — и записался.

Однако поначалу все пошло даже хуже, чем он предполагал. По настоянию госпожи Куппиш Миха на уроки танцев надевал «только самое хорошее». А единственным, что у него имелось из «хорошего», был парадный костюмчик, купленный к Дню совершеннолетия, это праздник такой, вместо западной конфирмации. Но за истекший с той поры год Миха вымахал еще на десять сантиметров, так что с западной смотровой площадки его костюмчик неизменно встречал взрыв совершенно особого восторга и улюлюканья. Заметивший это участковый, у которого после истории с «Moscow, Moscow» к Михе свой счет имелся, теперь норовил остановить его именно в таком месте, чтобы со смотровой площадки было видно, что делало для Михи всю процедуру вдвойне унизительной, ибо проверка документов сопровождалась аплодисментами, а также выкриками с западной стороны: «Так держать, сержант, построже с ним, построже! В околоток его! Сразу видно — уголовник!» или просто: «Арестовать! Допросить! Пытать!» И так бывало перед каждым уроком танцев. Словом, что и говорить, времена для Михи начались тяжелые.