Я влюбилась в четверг. ПрЫнцы без сердца… - Татьяна Бокова

– Вот добрая! – Девчонки ошарашенно смотрели на меня. Я выпрямилась и, перестав кривляться, горько добавила:

– Знаете, не нужны мне их подарки, я сама себе куплю все, что надо. Только тошно бывает выслушивать нравоучения по поводу того, как мы с них, бедных, что-то постоянно требуем да в траты неимоверные вводим, а они и не миллионеры совсем и с нами, такими транжирками, ими стать не сумеют, конечно… И почему в наше время люди так редко друг друга радуют: словом добрым, но добровольно, мелочью какой-нибудь, но почаще?..

– Ха! – Танюха, кажется, знала все. – Женщинам проявлять инициативу не положено, ты должна ждать, пока мужчина первый тебя заметит и радовать начнет. А мужчинам? Им некогда просто. Работы много. Не те времена, чтобы тратить время на мысли о том, как другого человека порадовать. Максимум, на что сил хватает, так это на знак внимания.

– Вы подумайте только: «ЗНАК внимания»! – хитро сощурилась Анютка. – Звучит как дорожный знак нового образца!

– В тупиках ставить надо!

– Ага, в жизненных…

Девчонки хихикали, а я не успокаивалась:

– Не знаки нужны, а само внимание: слова добрые, забота, желание порадовать, жизнь облегчить. Да я, если влюбляюсь в кого, весь мир ему готова отдать!

– Весь мир – еще ладно… А сумку в следующий раз не отдавай… даже если вор голубоглазый. Охо-хо! – веселились мои подружки.

– Нет, ну, девчонки, подождите. Когда не живешь с любимым под одной крышей, как понять его истинное к тебе отношение? – наступала я.

– По поступкам, – вытирая выступившие слезы, сказала Анюта.

– А где их взять, поступки эти, когда все по схеме: пришел – ушел – встретились – разбежались?

– Точно. Поэтому и разглядываем с особым пристрастием то, что после них остается.

– Простыни, что ли, смятые?

– Или тарелки немытые?

Анютку с Танюхой уже трудно было остановить.

– А ласковые слова на стол не поставишь!

– А обещания вечного счастья в рамочки не умещаются, громоздкие слишком!

– Дурочки!.. Я о хорошем, а вы…

– А я не тороплюсь, – вдруг произнесла Анютка совершенно серьезным тоном. – Я первые полгода к любому человеку приглядываюсь и выводов никаких не делаю. За это время даже самый ленивый и тот проявится в чем-то.

– И в чем же может проявиться современный мужчина? В ЗАГС, что ли, согласится пройтись? Это, что ли, поступок? – возмутилась Танюха, вздымая руки к небесам. – «Поступки» – громкое слово, их на войне совершают. А нас уже давно никто не завоевывает, вон по улицам и молоденького добра длинноногого, разряженного, на все готового сколько ходит. Чего на нас время тратить? Я вам так скажу – это уже не личные наши проблемы, это государственного масштаба безобразие! Слишком много войн у нас было, вот и мужчин слишком мало осталось.

– Даешь мир во всем мире! Ура! – закричали девчонки, а Танюха, довольная нашей восторженной поддержкой, продолжила развивать начатую тему:

– Нет, ну на работе они иногда поступки совершают. Если начальниками становятся или потому, что начальник приказал. А с нами мужчины от поступков отдыхают, женщины им для развлечения даны. Не нравится – из женщины женой становись. Будешь от его поступчиков в подушечку плакать. Так, Иришенька? Ты у нас с обеими сторонами медали знакома… Была для своего Игорька сначала невестой, потом женой, потом бывшей… А теперь вот в любовницы к нему попала…

– Что?!

Все уставились на Иришкины щеки, моментально вспыхнувшие свекольным цветом. Танюха быстро ретировалась и теперь продолжала как ни в чем не бывало разговор на прежнюю тему:

– Может, в принципе в любви поступки – вещь опасная. Поступишь, да и оступишься. А там и проблемы. А где проблемы, там любви – смерть…

На этих словах со дна моей раненой души почему-то стала всплывать старая обида. Вот она достигла поверхности, и я решила избавиться от нее навсегда, разделив с подругами. Заодно и повод отвлечь подруг от Иришкиной пунцовости нашелся.

– Представляете… Мишка Артамонов, дружок мой, без-пяти-минут-профессор, историк… Помните? Так вот, открываю как-то дверь. Он стоит, сияет весь, как орден от общества чистых тарелок… А впереди себя коробку держит, веревочкой перевязана. Бантик сверху. «Вот решил тебя порадовать, – говорит. – Это тебе. Торт. „Наполеон“. Я его так давно не пробовал!»

– И правда порадовал! – хмыкнула Танюха, оторвавшись на секунду от зеркала. Она скользнула взглядом по Иришкиному лицу, видимо, переживала, что та до сих пор не могла прийти в себя.

Так и не понял никто – то ли Танька тайную правду какую случайно раскрыла, то ли пошутила неудачно.

Не принято в нашей женской компании докапываться до истины вопреки желанию ее обладательницы…

«Платон мне друг, но истина дороже» – хорошая поговорка, однако иногда мне больше нравится вот эта:

Большая дружба выше мелких правд, которые ее разрушить могут.

Я подошла к окну и, отодвинув краешек ажурной занавески, выглянула наружу. Долговязый соседский мальчишка и миленькая девчушка лет пятнадцати бегали по двору, кидаясь друг в друга первым по-настоящему зимним снегом. И вот уже, как бы случайно, они обнимались, прижимаясь разгоряченными щеками, и, словно очнувшись, торопливо отряхивали запорошенную одежду, чтобы вновь кидаться снегом и опять дотрагиваться друг до друга невзначай.

А вся улица замерла, и даже продрогшие старые тополиные скелеты, казалось, с удовольствием прислушивались к счастливому смеху двух влюбленных.

– Любовь, – тихо сказала я, и к окну, словно воробушки к кормушке, одна задругой слетелись мои «пташечки».

Вдруг случилось непредвиденное – девчушка упала на асфальт, и у нас в комнате был слышен ее крик боли и его крик ужаса. И мы, затаив дыхание и тесно прижавшись друг к другу, смотрели, как он совершал свой поступок. Не раздумывая снял пальто. И постелил его так, чтобы ей было удобно. Он колдовал над ее ранкой на коленке и гладил ее по волосам. И вытирал ее слезы. И ничего страшнее их беды не было в целом свете. А потом он поднял ее на руки и, не замечая тяжести, понес свою любимую, самую ценную на свете ношу, домой. Как можно скорее. Как можно бережнее. Как Принц свою Принцессу…

А на асфальте осталось лежать его пальто, но он даже не заметил этого. Только пушистые снежинки, одна за другой, словно не желая расстраивать нас, торопливо скрывали под белым покрывалом этот маленький знак его большого внимания к ней. И были эти снежинки такими свежими и чистыми, как самая первая любовь, бескорыстная и безоглядная, бесстрашная и безоговорочная. Искренняя. Чистая. Она, оказывается, по-прежнему бывает. Вот она. Мы стояли и смотрели на ее следы через тонкое оконное стекло.