Путь к колодцу - Владимир Афанасьевич Середа

куда только твоя любовь к юмору делась, — усмехнулся я мысленно, довольный придуманной версией и действием, оказанным ею на Ерёменко. Он заметно побледнел, и я уже было решил, что несколько перестарался от излишнего усердия.

С его слов я быстро переписал некоторые данные о Климе Фомиче Старычеве — шестидесяти семилетнем холостяке, с несколько подпорченной анкетой в графе судимость, в прочем это было так давно…

Когда я уже совсем было собрался уходить, Ерёменко, всё ещё неважно выглядевший после моей обработки, глухо сказал, глядя в сторону:

— Вы знаете, наверное, у меня тоже поражена психика, теми же факторами…

Я с интересом взглянул на него, останавливаясь у дверей, бледность его усилилась, глаза лихорадочно блестели.

— В чём это выразилось? — заинтересовался я. Он засуетился, выскакивая из-за стола:

— Вы присаживайтесь, присаживайтесь… — он подставил мне стул, сам присел на стол, нервно потирая руки.

— Успокойтесь, сядьте и расскажите всё по порядку. — предложил я ему, удивлённый столь быстрой переменой его настроения.

— Вам легко говорить — успокойтесь! — он проговорил это срывающимся на крик голосом: — А если узнаёшь, что твоя психика поражена?

Он с ужасом и надеждой смотрел на меня:

— Боже мой, что же делать, что делать Фомичу? Ведь он мне почти как родной…

Такого результата от своей версии я не ожидал, как бумеранг она вернулась, что бы ударить. Я начал на ходу импровизировать:

— Успокойтесь, Ерёменко, ни чего не поправимого не произошло, поражение психики совершенно исчезает вне поражающих факторов, а здесь вы находитесь далеко от любого поражающего фактора. — Неожиданно пришла мне в голову спасительная мысль, и я даже улыбнулся про себя, собственной двусмысленности по поводу поражающих факторов, ведь невольно, но я сам таковым оказался. И, всё же, как мало надо, что бы напугать человека до полусмерти.

— Вы уверены? — в голосе его зазвучала надежда, я снисходительно улыбнулся, приятно ощущать свою власть, как бы призрачна она не была:

— Как в том, что я перед вами.

И всё-таки Ерёменко мне нравился, может потому, что мы с ним очень похожи своим отношением к жизни. В нём я легко узнавал самого себя.

— Вы ведь вполне себя контролируете, и, думаю, совершенно не подозревали о поражении своей психики. Да и наше Агентство, наверное, даром хлеб не ест, и если бы было что-то серьёзное, то, уж будете уверены, тревогу подняли бы.

Я налил воды из графина и подал ему стакан, он, с отсутствующим видом, сделал несколько глотков, стуча зубами о стакан.

— Вы… — откашлявшись, он попытался улыбнуться:- Вы не представляете, извините меня, ради бога… — он приложил при этих словах руку к груди:- Но я так испугался. Это не мыслимо, Я давно уже хочу об этом кому-нибудь рассказать. Там… — он кивнул в сторону схемы на стене: У Фомича, действительно происходит, что-то неладное, И с Фомичём что-то неладно… Но я боялся… Это такое непонятное… — он решительно стукнул кулаком по столу: — И не в том дело, что у Фомича что-то с психикой, там всё гораздо страшнее и непонятнее… Я верю каждому слову Фомича.

Он устало ссутулился, глядя себе под ноги. А меня, его слова выбили из колеи мгновенно, как сегодня утром слова Анатолия Ивановича, и слушал я его, затаив дыхание. А он, как будто забыв обо мне, рассказывал. Это была моя первая встреча с очевидцем.

Глава 3

Виктор Ерёменко.

Солнечные лучи золотым дождём пронизывали полумрак леса, пестрели на тёмной зелени папоротников, прыгая по янтарным стволам корабельных сосен, мелькали в густых зарослях орешника.

Мы с самого утра занимались контрольными обмерами, и, казалось бы, уже должно было хватить времени, что бы привыкнуть к лесу, к его мерному ни когда не стихающему шуму, к воздуху его, напоённому ароматами, букет которых ни какими словами передать не возможно, к тишине его, ни когда не стихающей, в величии её исконности…

Но ни как я не мог к этому привыкнуть, ощущение праздника не покидало меня. Невероятно довольный, что удалось вырваться да ещё в конце полугодия из городской конторы и теперь слушать степенных обходчиков, их неспешные разговоры о выбраковке леса, о том, что у Ермолая, медведь задрал неделю тому корову, чего среди лета «отродясь не было», по их словам. Но главное было в другом, не для этого контрольного обмера напросился я на участок в конце полугодия, отрываясь от массы дел. Меня забеспокоили странные известия, поступающие от Фомича, которого я очень уважаю, и которого знаю с самых малых лет. Близкий друг моего покойного деда, он всю свою жизнь прожил в лесу, давно оставшись без семьи, по сути дела он стал, за много лет членом нашей семьи. Лучшими воспоминаниями детства обязан я жизни у него на кордоне, там проводил я все летние каникулы, да и выбор профессии я определил благодаря ему. Поэтому его сообщения меня очень встревожили, и явились главным поводом этой поездки.

И вот сейчас, закончив обследование последней просеки и подписав необходимые бумаги с представителями лесоповала, я, попрощавшись с коллегами, ни кому не говоря куда, направил по знакомой едва заметной тропе смирного рыжего мерина по кличке Орлик, к кордону Фомича.

Вы помните, насколько прекрасная погода стояла в начале нынешнего лета. В лесу не было изнуряющей жары и городской асфальтной духоты, лесная тёплая свежесть, птичья разноголосица, влажная прохлада тенистых распадков, заросших густым кустарником и укрытых живым ковром папоротников…

Да, что там говорить, вы сами прекрасно понимаете, что значить после душного города, мокрых от пота рубашек, суетливой спешки рабочего дня, окунуться вдруг в смолистый аромат летнего леса, с нерушимым покоем его вечного неспешного ритма, ощутить это спокойствие в мерном шуме вершин, где-то далеко вверху, куда взметнулись золотые колонны сосновых стволов.

Неторопливо семенил Орлик, не нуждаясь в понукании, по знакомой тропе, то сбегающей в сумрак сырых распадков и причудливо петляющая там, среди зарослей лещины и жимолости, где в зелёном тоннеле не видно тропы уже на расстоянии вытянутой руки. То пересекал чарующие своим журчаньем слух ручьи, катящие свои прозрачные воды среди огромных замшелых валунов на дне распадков. Было тихо и покойно, только тихо, так тихо, что казалось это воспринимается не слухом а всем телом, гудел лес под невесомым дыханием тёплого воздуха в вершинах.

Наверное, такие минуты запоминаются на всю жизнь, как эталон покоя и счастья, впрочем, счастье это, вероятно, нечто иное, чем покой, да не об этом разговор…

Всё это лирика, и я рассказываю всё это, что бы вы поняли, то,