Публичные признания женщины средних лет - Сью Таунсенд

Мы еще слушали очередной эпизод (семейная драма включала в себя инцест, убийство и безумие), а на придорожных столбах уже замелькали первые картонные щиты с флуоресцентной надписью «Ярмарка ремесел», начертанной допотопными завитушками. Тут бы нам развернуться на бреющем — и домой без оглядки. Реклама ярмарки подобной архаикой — это полный отстой. Ничем не лучше вывески «Трактиръ» над забегаловкой или причудливой вязи «Бабушкины сласти» на облупившейся кондитерской тележке.

Такую тележку я видела на прошлой неделе в центральном торговом пассаже нашего города. Для полного абсурда на продавца нацепили что под руку попало: халат мясника, полосатый передник сапожника и пастушью соломенную шляпу. Хохма, да и только, тем более как вспомнишь, что конфеты теперь делают машины в безлюдных, насквозь продуваемых кондиционерами цехах.

Нет, мой терпеливый читатель, мы не повернули назад. Словно лемминги, чуя свой рок, но не в силах остановиться, мы неслись к пропасти. На подступах к ферме я в нетерпении тасовала кредитные карты и пересчитывала наличные. Чуть из машины не выпрыгнула, пока мы тыркались то на одну стоянку, то на другую. Так и не сумев нигде приткнуться, муж съехал на гужевую дорогу, поставил машину в канаву, и мы слились наконец с толпой шальных отдыхающих.

Газета обещала отдых в «уютных чайных», и мое воображение рисовало румяных официанток, подающих горячие домашние лепешки. В чайных были очередищи, в хвост одной из которых пристроился мой галантный муж, оставив меня ждать снаружи на солнцепеке. Первые полчаса я радовалась жизни. Потом заволновалась. Куда подевался муж? Провалился в черную дыру? Впал с голодухи в бешенство и разнес всю чайную вдребезги? Наконец он возник на пороге с подносом, где тоскливо приютились две лепешки. С первого взгляда я поняла, что это недоразумение только что проделало путь из морозилки в микроволновку и далее к кассе. Никаких румяных официанток — одна-единственная нескладная девица, по которой плачет кресло дантиста. С прилипшим к нёбу полусырым тестом мы отправились в лавки ремесленников.

Оказывается, чтобы скрутить из гаек и болтов человечков и усадить их на мотоциклы из таких же гаек и болтов, надо семь лет учиться. Надо же, а я и не знала. Ни топорная бижутерия из полированной гальки, ни словно линялые одеяла машинной вязки меня тоже не прельстили. Что касается псевдостаринных декоративных тарелок с Мерлином, то они походили на затвердевшее кошачье дерьмо. Я так спешила вон из этого магазина, что едва не расколотила сотню-другую хрустальных шаров. В гончарной лавке керамику предлагали грубую, унылую, грязно-болотного цвета. На стол такую не поставишь, зато может пригодиться, чтобы ее осколками вскрыть вены, когда ползешь домой, бампер в бампер, в автомобильной толчее выходного дня.

Потерялся муж

Я многое в жизни теряла: зонты, перчатки, сумки, ежедневники, жакеты, кошек и прочее. Как-то раз оставила у входа в магазин роскошную коляску с новорожденным сыном и зашагала себе домой. Это была его первая прогулка, и он все проспал. Одним словом, признаю: да, я рассеянная, но работаю над собой.

На данный момент у меня в работе три тетради; беда лишь в том, что две из них потерялись. Точно знаю — они где-то в доме. В одной из них статья, которую я и пытаюсь сейчас изложить заново.

Четыре недели назад я потеряла мужа — он попал на один греческий остров, а я на другой. Идиот из турагентства отправил его в Салоники, на материк, — все равно что послать грека в Лондон через Гебридские острова. В своем идиотизме турагент зашел еще дальше: заверил мужа, дескать, паром на Скирос ходит так часто, что даже расписание знать ни к чему. «Часто», как оказалось, — это раз в неделю, по понедельникам. Муж об этом узнал утром в пятницу. Причем мы с ним договорились, что утром в пятницу я буду встречать первый паром из Салоник. Страшная правда открылась мне в четверг вечером, но я все рвалась в Линарию — маленький порт на Скиросе — встречать паром и призрачного мужа.

Таксист Элиас отвез меня туда на своем «мерседесе». Элиас — выпускник Афинского университета, защищался по специальности «английский язык». За следующие два дня мы с ним здорово сдружились. Ему даже доводилось возить самого Джеффри Арчера. Лорд Арчер — судя по всему, большой любитель скиросской керамики — с яхты прямиком отправлялся тралить магазины. Элиас рассказал, что, впервые усевшись в такси, пресловутый лорд-литератор объявил:

— Я — Джеффри Арчер!

— Я вас не знай, — ответил Элиас.

Я поинтересовалась, какое впечатление произвел на него лорд Арчер.

— Жена его очень милый, — дипломатично сказал Элиас.

Связи с мужем не было, но поскольку человек он находчивый и не стал бы до понедельника ждать у моря погоды в порту Салоников, я рассчитывала в ближайшее время увидеть его на Скиросе. Выход был один — встречать каждый самолет, паром и «летающий дельфин» — плавающую на лыжах посудину. Элиас предложил свою помощь, и мы с ним принялись мотаться с одного берега острова на другой. Тамошний аэропорт сооружен из вагончиков, а самолет, смахивающий на экспонат музея аэронавтики, доставил всего девятнадцать пассажиров. Когда с трапа спустился последний англичанин с голыми шишковатыми коленками, я мотнула головой, Элиас дал по газам, и мы помчались в порт.

Меня уже начали жалеть. Старухи в черном интересовались моим здоровьем и настроением, хозяин портовой таверны сочувственно качал головой. А паромы и катера все отправлялись и прибывали — без моего мужа. Элиас даже шутку отпустил:

— Может, он вообще не приезжай?

Я хохотнула, но не очень искренне. Наконец как-то утром, когда я уже встретила один самолет, один паром и один катер, Элиас сказал:

— Сью, через пять минута вы видай мужа.

И оказался прав — к причалу подошел «летающий дельфин», с моим мужем на борту, славшим мне в иллюминатор воздушные поцелуи. Тактично отойдя шагов на десять, Элиас наблюдал за воссоединением супругов. В кино старухи в черном, хозяин таверны и рыбаки шумно возликовали бы и всей толпой отнесли моего мужа на плечах в таверну. В жизни они этого не сделали, но, по-моему, тихо порадовались за нас.

За неделю нашего отдыха на Скиросе незнакомые люди не раз выражали мужу сочувствие по поводу передряг с транспортом.

— Ничего, мне даже понравилось, — отвечал он. — В нашей жизни не хватает приключений.

А я вспоминала другую шутку Элиаса — о юной красавице-гречанке в Салониках.

Кукла Мэри

У меня есть кукла по имени Мэри. Она сидит на книжной полке в кабинете (я там никогда не работаю), на ней вязаная кофта, штанишки и жуткого вида фиолетовое трикотажное платье. Сделана кукла из горшка (или, выражаясь более изысканно, из керамики), причем руки, ноги и голова прицеплены к корпусу резинками. Личико у нее симпатичное, ярко раскрашенное, а на верхотуре она сидит потому, что я ее обожаю и намерена уберечь от беды.

Внукам разрешено брать ее только под неусыпным контролем (моим). Ни одна религиозная церемония не сравнится по строгости с процедурой передачи Мэри в детские руки. Согласно установленным правилам, ребенку не позволяется расхаживать с куклой и снимать с нее одежду. Едва внуки начали что-то соображать, я поведала им, что Мэри со мной с самого детства, и расписала, как я берегла свое хрупкое сокровище. Боюсь, во время рассказа на моей физиономии цвела безобразно самодовольная ухмылка.

Месяц назад, когда я расстилала на полу под протекающей посудомойкой толстенное приложение к журналу «Обзервер», на меня вдруг нашло просветление: я вспомнила, как вхожу в комиссионку в старом центре и покупаю Мэри. Лет тридцать пять мне тогда было, не меньше. Колени у меня подкосились — довольно кстати, между прочим, потому что вскоре я уже на них ползала, пытаясь остановить мыльный поток из посудомойки. С чего это мне вздумалось сочинять небылицы о нашей с Мэри сорокавосьмилетней дружбе? Шлепая по луже (не знает ли кто приличного мастера по посудомоечным машинам в районе Лестера?) и собирая воду тряпкой, я терзалась вопросом: что еще из воспоминаний рождено моей фантазией? Правда ли, что я единственная в младших классах провалила зачет по езде на велосипеде? Правда ли, что опозорилась в день открытых дверей, запутавшись в лентах во время пляски у майского шеста? Может, это вовсе не я во время коллективного похода с классом на «Лебединое озеро» орала «Дайте ей “мэксона”![9]», пока умирающая лебедь махала крылами? («Мэксон» тогда рекламировали как оживляющее средство.) Неужто я только вообразила себя тем бессовестно нахальным дитятком? Запустив мозги в режиме компьютера, я пыталась отфильтровать выдумку от правды.

Я призналась в обмане первому же своему ребенку, который появился в доме.

— Не переживай, мама, — успокоил сын с той терпеливой улыбкой, которой мы обычно жалуем слабоумных.