Утраченное чудо - Яна Половинкина

Юноша нервно прошелся по карнизу, как будто нащупывая что-то, а потом шагнул вниз. Слившись с восходящим потоком воздуха, он скользнул мимо главного циферблата, похожего на витражные розы готических соборов, и понесся над крышами и трубами города.

Воздух был сладким, немного с привкусом гари, но ничего. Еще продолжал идти мелкий накрапывающий дождь. На шелковых улицах люди закрывали бутоны зонтиков, бугристые спины немногочисленных трамваев замирали или же приходили в движение.

Он так быстро опустился в каком-то переулке, что чуть было не потерял равновесие. Иногда бывает такое: задумаешься и.

Через некоторое время Каин вышел из переулка и побрел вдоль трамвайных путей по широкой и оживленной правильной улице. Был конец зимы, конец того самого благодатного времени, когда жители северных широт чувствуют себя арабами и кутаются так, что порой в прозябшем мутном воздухе совершенно невозможно понять, кто идет рядом. Тем не менее, Каин не любил зиму, даже не потому, что он выглядел в этом непомерно широком и длинном для него пальто с леопардовыми пятнами просто безобразно, и не потому, что, пусть и покрытая тканью, круглая сутулая спина казалась со стороны верблюжьим горбом. Каин с детства переносил холод тяжело. Доктор всё время говорил, что у него очень тонкая кожа.

Вот и поворот на улицу Шестнадцати обезглавленных пути. Каин, любивший ради развлечения придумывать предметам, людям и улицам другие имена и названия, называл ее улицей Старушек. Нигде больше нельзя было встретить столько видавших виды дам, как живых, так и каменных. Старушка была в каждом окне, на каждом крыльце, под каждым балконом. Они вырастали из стен, кое-где толпились у самой крыши, и, кто знает, может быть, еще и пылились на антресолях. Женщины и кариатиды с лицами, покрытыми сеткой морщин, казались сестрами.

Что касается пути, украшавших парадные входы, нужно сказать, что крылья у всех них были тщательно отбиты. Не все младенцы в ночь, которую вовек не забыть, лишились голов, но у тех, кто не лишился, были черные раны на шеях.

Улица старушек изгибалась полукругом. Вот-вот откроется зубастая пасть старинной площади, окруженной домами с покатыми крышами, на которых бесчисленные трубы и флюгер стояли точно строй солдат, вставших по стойке «смирно». Запляшут, как цирковые животные, куртки, плащи и шубы. Каин слышал, как невинно чистыми голосами радиоприемники пели нехитрые песенки. Первыми из-за поворота показались юродивые бездельники, толпившиеся вокруг пестрых газетных герольдов. Они были совсем как отступники, покупающие прощение грехов из глянца и папиросной бумаги. Герольды с удивительным достоинством стояли на фоне плакатов с лицами их господ-богов неизменно далеких, в жизни не слыхавших ни о каком Иерусалиме, но зато обильно поивших эти улицы вином. О да, Каин знал, что это очередь к агитаторам, раздававшим буклеты и талоны на выпивку. Дальше за ней кипел настоящий калейдоскоп.

Здесь прямо на себе выносили весь свой гардероб, здесь торговали позолоченными часами, павлиньими перьями и гипсовыми мадоннами, а новости из газет, как боевые стяги, полыхали чуть ли не в каждой мальчишеской руке.

Неумолимо приближался полдень, а площадь не унималась. Пахло дождем, звериными шкурами и чем-то еще… Хлебом?! Скорее всего. Но его было мало.

Город чего-то ждал. Его жители готовились: продавали, обменивали, избавлялись от всего, что пряталось в шкафах и на чердаках. И главное, как можно скорее. Этот рынок рождался множество раз, он появился на том месте, где его не было в помине.

Каин путался в этой толпе. Засмотревшись на что-то ярко-оранжевое, он чуть было не столкнулся с торговцем, поднявшим руки подобно первосвященнику. Какая-то женщина прошла мимо с выражением презрения, но ничего не сказала. Все было бы замечательно, если бы не голод. Левая рука юноши, скрытая под пальто, сжимала на груди тонкий газетный сверток.

Внезапно кто-то стиснул свободную каинову руку и силой вытащил его из толпы торгашей, предлагавших старые журналы. Каин глухо охнул. Чтобы в этой толпе его кто-то за руку схватил – такого не бывало! Каин удивленно посмотрел на этого человека и с трудом узнал его. Старикашка взволнованно сопел, но все-таки с удовольствием оценил испуганный непонимающий взгляд.

– Так вот где тебя носит, змееныш! А ну, говори, что ты тут искал?!

Каин попытался высвободить руку, но старик, хоть и был ниже его, держал ее мертвой хваткой.

– Шалишь, – прошипел старик и сжал руку еще сильнее. От неожиданности и боли Каин выронил сверток, который прятал под пальто, что-то упало на землю со звонким деревянным звуком, заглушенным, правда, шорохом газеты. Старик побледнел; оторвав свой взгляд от земли, он увидел, что пятеро зевак наблюдают за ними. Он нагнулся с достоинством циркового артиста, схватил сверток и потащил Каина туда, где поток людей был гуще всего – к выходу с площади. Очутившись на улице Марата, они миновали первые четыре дома, а потом скрылись в первом же подъезде пятого.

– Господин Платон…

– Заткнись, – сухо оборвал его старик, поднимаясь по лестнице. На третьем этаже Платон вставил ключ в замочную скважину и толкнул юношу в коридор прихожей. Каин, сослепу натыкаясь в темноте на самые разные предметы, кое-как выбрался в гостиную, но, споткнувшись обо что-то, больно растянулся на трухлявом паркете.

– Куриные мозги, – пробормотал Платон, разворачивая поднятый на площади сверток. Пальто на Каине было измято. Из-под слоя тридцатилетней драповой ткани виднелись, как два клинка из обсидиана, распластанные крылья. Старик перешагнул через кончик острого махового пера и встал возле двери на балкон, чтобы лучше видеть. Шуршанье оглушило комнату. Через мгновенье старик завопил и отшвырнул от себя что-то с таким видом, будто это была ядовитая змея. Предмет покатился по полу, и Каин случайно смог ухватить его и спрятать среди складок одежды, так что Платон и не заметил, куда делся инструмент. Но он и не мог заметить, настолько глубоко был поражен.

– Это флейта… настоящая!

– Да это она, – тихо откликнулся Каин.

– Ты что, совсем ничего не соображаешь? – приглушив голос, проскрипел старик, – То, что твою куриную голову за это не погладят, еще куда не шло, но я старый человек, мне многого просто не пережить.

Платон был невысокий, гладко выбритый, с курчавой шевелюрой из седых волос и круглыми влажными серыми глазами.

– Господин Платон, но ведь о красотке Сапфир именно вы рассказывали…

На мгновенье Платон словно окаменел, а потом мягко, но холодно произнес:

– Как хочешь, конечно, мне нет дела до актрисок, тем более до тех, кто становятся мамашами таких, как ты. Да, я рискую, ведь господин О…, я хотел сказать, господин отец против. Но раз ты не хочешь знать… Это все. Больше ничего не последует.

Каин поднялся на ноги, не веря своему счастью, уткнулся рукой в подоконник и, мутным усталым взглядом посмотрев на Платона, произнес:

– Я очень хочу есть.

Старик даже вздрогнул от неожиданности и лишь через минуты три протянул:

– Ладно, не хватало мне еще твоей птичьей тушки на полу!

Нет, никогда еще звезды не были так благосклонны. Старый хрыч и одну-то пустячную просьбу мог исполнить раз в полгода.

Через некоторое время тощий мальчишка сидел на полу и, макая куски зачерствевшего хлеба в кастрюлю, доедал то, что осталось от вечерней готовки Платона.

– Смотри не подавись, – меланхолично предупредил старик, делая глоток из невесть откуда взявшейся фляжки, – Теперь будешь знать, как устраивать голодовки.

Каин оторвался от кастрюли, он вдруг почувствовал себя таким жалким, что захотелось плакать. А ведь в том, что он ранними влажными рассветами покидал башню часов, не было его вины. Винить нужно было только Платона и больше никого. Так же, как все стены этой комнаты, включая потолок, вместо обоев были закрыты наклеенными в несколько слоев газетами, журнальными вырезками и афишами, голова невзрачного старичка представляла собой хранилище городских сплетен и страшных тайн. Ничего удивительного, что в его умишке всякий раз, как он видел Каина, всплывало одно и то же газетное предание, извлеченное из груды номеров «Вестника» десятилетней давности. Каждое утро, согласно своим обязанностям, Платон поднимался по лестнице с лаковым подносом в руках, ставил его перед Каином и начинал осыпать бранью попеременно то свой радикулит, то белесую жидкость из миски, слащавую, как патока, расплескавшуюся по всему подносу, пока он поднимался. Кстати, с утра был еще стакан с абсолютно бесцветным чаем и хлеб. Обед и ужин бывали не всегда, но к чести Платона надо сказать, не то чтобы и очень редко. Но сплетни. Старик извлекал из своей памяти огромное количество подробностей, касавшихся загадочного исчезновения известной актрисы Цецилии Сапфир. А ведь стоило только сказать господину Ор…, то есть отцу, и Платон сразу бы умолк. Но не хотелось…