Утраченное чудо - Яна Половинкина

Где-то внизу промелькнул силуэт девушки в клетчатой рубашке не по сезону. Она подошла к плакату с изображением улыбающегося красавца с автоматом. Сегодня ее явно кто-то ждал.

Всего бетона, железа и неона, который только был в этом городе, не хватило бы, чтобы спрятать под землей одну женщину, как бы она того не желала. Она – поверженный воин, раненный в спину. И теперь она больше не смотрит на небо, она смотрит вглубь.

Потом пошел снег.

Девушка в клетчатой рубашке брела по пустынной улице. Снег засыпал черные безмолвные танки на площади перед собором. Фигуры солдат в брезентовых плащах напоминали камни. В уставшем мозгу молодой медсестры проносились бесчисленные ночные смены, перемежавшиеся с лицами ее домашних. Но что делать с одним единственным воспоминанием? Это воспоминание о крылатом мальчике. Оно выпадало из общего для будней и праздников круговорота мыслей. Неужели есть что-то, к чему нельзя привыкнуть?

«Нелегко будет в дальнейшем летать, пережив в таком возрасте воспаление легких. Да и мне, – со страхом думала девушка, – чего стоит подхватить пневмонию. И, как на зло, забыла пальто».

– Дальше нельзя! – крикнул ей один из солдат, и его голос увяз в сыром остывшем воздухе. Потом, разглядев в темноте ее лицо, он разочарованно хмыкнул.

– А это ты? На свидание, значит. Так твоего дружка тут нет. Он на допросе. Иди лучше, погрейся у костра, а то совсем замерзнешь…

По темному стволу танка пробегали алые сполохи. Девушка обошла машину и увидела черные силуэты, похожие на воронов. Оранжевый свет пропитал кусок мостовой между двумя танками. Летящий по воздуху снег стал золотым песком. Тот же свет лежал на лицах святых и мордах чудовищ, украшавших главный портал.

То ли от одиночества, то ли просто, изголодавшись по незнакомой компании, солдаты позвали ее к огню. И медсестра села среди них.

В костре догорал, возможно, последний в городе номер журнала «Наука и жизнь». Один из солдат ткнул в золу штыком и скормил огню старую-старую картинку. Очень быстро лицо златокудрой мадонны из «Юного художника» почернело и исчезло.

Бойцы смотрели на гостью с любопытством, кое-кто дал ей даже хлебнуть горячего питья из фляжки. Постепенно завязался разговор: говорили про обветшавший храм, западная галерея которого была полуразрушена после уличных боев, про задержки с поставкой хлеба, про новые и старые запреты, про предков, ковавших оружие в тюрьмах и кузницах минувшего века для будущих бессчетных войн.

– Долой доктрины, стоившие стольких жизней! Долой фарфоровых мадонн и восковых святых! Все это сахар… – говорил один из солдат, почесывая подбородок, заросший щетиной, – а жизнь не подсластишь. Зато на сладкое люди готовы лететь куда угодно и за кем угодно, как мухи.

– Скорее осы – рассмеялся кто-то, – мухи безобидны…

– Вот ты, девушка, вижу, что лицо у тебя умное, – обратился к медсестре, сидящий рядом парень, – этот собор строили много лет, может и не одно поколение, не помню в каких веках. И ведь им, этим строителям не лучше, чем нам сейчас жилось. А они строили эту громаду. Ну да, кто-то скажет красиво, а я скажу, что чудовище над городом выросло. И это когда дети их голодали! Они думали, что вечность творят на земле, а тут… фура динамита…

Девушке казалось, что ее голова вот-вот расколется от жара костра, холода ветра и проносящихся в памяти ночных смен. Она смутно сообразила, что сейчас разговор повернется в ту сторону, куда обращались в последнее время все разговоры в городе. А обращались они в сторону больницы, где поселилось маленькое чудовище. Но почему так? Из-за чего эти двое солдат, наткнувшиеся случайно в переулке на эту еле живую получеловеческую – полуптичью тушку, теперь под подозрением, и каждого допрашивают отдельно? По чьей вине она не может вот уже очень давно встретиться с тем, кого даже соседи дразнили женихом? Он бы, может быть, и порадовался гостю, упавшему с небес или сошедшему с вековых стен собора. Но только не она. Ее жизнь, вообщем, не очень богатая, полная упреков и страхов, прежде была гладкой, и это главное.

– И зачем появилось это существо, – думала она, – Зачем сейчас? Напомнить, что они, значит, хорошие, а мы…

– Нет, ты признайся, тебе хотелось бы его увидеть – заявил небритый одному из своих товарищей, – Каждому хотелось бы верить, все-таки мечта есть мечта, древняя, сокровенная, вроде тайны. Неизвестно даже, могут ли годы воспитательной работы вытравить ее.

Тот товарищ показал рукой в сторону собора.

Нет, не хочу даже находиться рядом с этой тварью! Если только быть камнем, как те святые, стоять там и смотреть на вас сверху вниз!

– Так ты что же в них веришь? – спросил небритый, кинув взгляд на собор.

– Отстань, вечно ты заведешь какую-нибудь тему, а потом красней. Тоже мне, распускаешь слухи: птенец из яйца вылупился, птенец с неба упал! А вот маменьку его я не виню, упокой, Господи, ее душу!

– Товарищ командир, я же вам все уже рассказал! Это я первый его увидел. Нитвиш и я… мы просто отстали от остальных. Заночевать решили у разрушенной баррикады, и тут… он появился. На нем были какие-то лохмотья, по-моему, просто старые тряпки, обмотанные вокруг тела. Мы развели в воде порошок сухого молока, нагрели это в металлической кружке, покрошили туда хлеб и дали ему. После этого он уснул. Хм. Нитвиш назвал его беспризорником, говорил, что пережив такое странническое детство, он скорее всего умрет…Редкий случай. Нитвиш оказался неправ!

– Все это очень мило, рядовой Мильц, но как бы нам того не хотелось, а главного ответа пока никто нам не дал и вы нам не дали. Откуда он появился?

Молодой человек рассеянно огляделся. Боец по привычке потянулся к лямке, на которой висело ружье, но сейчас ни ружья, ни лямки не было:

– А вам не все равно?

Ненадолго капитан полиции замолчал. Затем весьма благодушно, словно забыв о прозвучавшей дерзости, он сказал:

– Одевай свою форму и следуй за мной.

– Разрешите обратиться, – тихо произнес солдат, – зачем сегодня форма?

Капитан остановился посреди квадрата камеры, стены которой напоминали стены колодца.

– Вы знаете, что такое очная ставка? – с издевкой произнес капитан. – Увидишь ты своего беспризорника. Спросишь, откуда он.

Мильц был потрясен так, словно увидел засаду там, где ее в помине быть не могло. Наконец, справившись с собой, он сказал:

– Знаете, я увидел то, что не мечтали увидеть даже те, кто строили собор. Теперь все увидят, что его строили не зря. Не сказки им рассказывали проповедники. А мы взяли, да отреклись от святого. Теперь мне просто страшно.

– Значит, боишься, – сказал капитан, спрятав руки в карман пальто, и уточнил, – Не жалеешь беспризорника, а боишься как чудовища? Так?

– Мне просто страшно! – повторил Мильц. – Разве можно объяснить страх?

– Если это страх, – продолжал капитан, – то должно быть очень старый и неискоренимый. Ну конечно, раз капище разрушено, то место, где оно было обходят стороной. А ведь это любопытно, это очень интересная мысль, рядовой Мильц.

Мильц ничего не ответил. Он слышал, как сухо щелкнул замок и как в соседней комнате, где жил его товарищ, пробили часы. У них единственных в казарме были «отдельные жилые аппортаменты». Рядовой Мильц ждал утра, как ждут его приговоренные к смертной казни. Сейчас он не думал ни о своем старом доме в окрестностях столицы, ни о своих стихах, ни даже о той, кому их посвящал. Он превратился в совершенно другого человека. Мильц помнил, как на чистой, как заснеженная площадь постели в соседней комнате, лежали аккуратно сложенные больничные вещи и армейская куртка Нитвиша. Неужели с ним все уже случилось! Значит и он, этот вечный зануда, высмеивавший всех и вся, счел за благо не вмешиваться, ничего не выведывать о том, что человеку не следует знать, не трогать до поры до времени ни о чем не подозревающего ребенка.

Рядовой Мильц тихо произнес:

– Вот и хорошо. Значит я – не один такой.

«Ее следов будет не найти, – думал мальчик, – И как я узнаю ее, будет ли она похожа на меня? Но так уж повелось, никто не знает, как из ничего появляются плоть и кости, и почему руки всего две и на каждой из них всего пять пальцев. Те, кто говорят, что знают – лгут. Неизвестно, кто или что может появиться на свет. Интересно, стоит ей говорить, что я могу повисать под потолком? Может, не стоит?»

Где-то в отдалении послышались женские шаги.

«Я совершенно не помню ее лицо, цвет волос, имя… Нет, имя у нее было… Мама…»

Каблуки умолкли, не отсчитав до конца длину коридора.

– Кто здесь? – в тусклом свете, падающем из окна, была едва различима фигура обомлевшей Лёли. Каин понял, что разговаривал сам с собой вслух.

Лёля развернулась и быстро пошла назад по коридору, и цокот ее каблуков несся за ней, как гирлянда из консервных банок, привязанная к хвосту затравленной кошки.