Записки о Голландии 1815 года - Николай Бестужев

На море, в отдалении нескольких миль от сей земли, случается часто при ветрах, дующих с берега, чувствовать сильный турфяной запах.

Скот, оставляемый на день без присмотра, к вечеру загоняется домой, Прежде падения росы, которая здесь так сильна, что ввечеру ложится густым слоем тумана и промачивает насквозь одежду. Действие оной вредно как для людей, так и для скота, выгоняемого на паству – не прежде утра оная поднимется. Странно видеть за городом росу сию – идучи по дороге, видишь одни головы у встречающихся с тобою, даже не видать иногда собственных ног.

На пастбищах поставлены китовые ребра, около которых скотина трется для защищения себя от насекомых. Во многих селениях есть ворота, сделанные из челюстей и ребер китовых, кои суть памятники ловли, процветавшей некогда у голландцев и подорванной англичанами. Сельдяной промысел, который прежде первые имели право производить у самых берегов Англии, остался единственным, коего властители морей перебить у голландцев не могут.

Ветряные мельницы около плотин находятся в беспрестанном движении и, так как голландцы механике мельниц обязаны своим существованием, то оные, можно сказать, устроены превосходно. Сделанные в прежние времена обращаются на своем основании. Другие же, в новейшие времена поставленные, неподвижны, кроме мельничной головы с крыльями и шестернею, цепляющею за матичное колесо. Многие мельницы крыты соломою сверху донизу, точно так, как кроют в Эстляндии корчмы, и солома, таким образом положенная, держится по нескольку сот лет. На одной мельнице я видел надпись: Anno [18] 1682, которая, возбудив мое любопытство, заставила меня спросить хозяев, была ли хотя однажды перестроена или возобновлена мельница? По ответу я должен был удивляться крепости постройки и прочности соломенной покрышки, ибо с самого построения мельница не требовала никаких поправок, кроме необходимых перемен в механизме.

Таким образом, выходя беспрестанно из коляски, расспрашивая и любопытствуя, – мы доехали до Дельфта.

Я не сказал бы ни слова о нашем здесь завтраке, ежели бы он не был тесно связан с достопамятностями сего города: Дельфт славится белым хлебом – и действительно – я нигде и никогда не едал лучшего. Хлеб сей запрещают вывозить из Дельфта, и для того на нем есть штемпель города.

Дельфт построен еще в 1075 году герцогом Готфридом Лотарингским [19] и отправляет значительную торговлю по Маасу; здания оного красивы, пороховой и литейный заводы с отменной высоты стенами, висящими над большим каналом, имеют нечто важное. Проезжая Дельфт в воскресенье, не могу ничего сказать об артиллерийском и инженерном училищах, кроме того, что виденный нами физический кабинет богат машинами и моделями. Знаменитой фаянсовой фабрики также не видали, но зато посетили соборную церковь, в коей поклонились праху Вильгельма Нассау, принца Оранского, освободителя Голландии. Сей великий человек был тех твердых характеров, кои воспламеняются препятствиями. Скитаясь по Германии и набирая войско, не мог никого более вооружить против гонителей отечества, кроме протестантов, но, чтоб согласить их, надлежало самому быть тем же: и он, рожденный лютеранином, крещенный Карлом V, коего он был любимцем, в римско-католическую веру, по необходимости сделался протестантом. Разбитый и торжествующий попеременно, он занимает провинцию за провинцией и объявляется, наконец, штатгалтером от народа, быв прежде оным от короля Гишпании. Семь провинций соединяются Утрехтским союзом [20] и наносят страх Филиппу. Посылаются новые губернаторы, новые штатгалтеры – и славный Александр Фарнезе [21] , герцог Пармский, начинает войну с Вильгельмом, оценив голову сего последнего по приказанию Филиппа, как бунтовщика и государственного преступника, в 25 000 талеров.

Уведомленный Вильгельм велит сказать Филиппу, что он мог бы поступить сам подобно ему, но презирает столь подлое мщение, и только от меча и правого дела надеется своей безопасности.

Убийцы стекаются со всех сторон отмщевать Филиппа. Испанец Николо Сальцедо и итальянец Франческо База ищут его смерти, но оба пойманы, и один, в Париже разорванный четырьмя лошадьми, другой от самоубийства, оканчивают дни свои. Испанец Жориньи ранит его из пистолета и, наконец, Балтазар Жёрард, уроженец Франшкомте, убивает его в Дельфте, в глазах супруги, лишившейся также подкупленным убийством первого мужа, равно как и отца своего, адмирала Колиньи [22] . Однако ж убийство совершено было не из жадности к корысти, обещанной Филиппом, но по внушению фанатизма. Жерард [23] клялся, что был руководим верою и вдохновением.

Вильгельм умер как герой. Последние слова его были: «Боже, в руки твои предаю дух мой и народ мой!»

Памятник сделан из черного мрамора, на коем под богатым навесом лежит белое мраморное изображение Вильгельма в полном вооружении тех времен.

Здесь также погребен знаменитый Гуго Гроций [24] , которым славилась Голландия, и который, подобно всем великим талантам, был преследуем при жизни, почтен по смерти; дважды изгнан из отечества и принят в других государствах с почестями. Франции и Швеции он посвятил службу свою; Гишпания, Дания и Польша искали его дружбы. Наскучив, наконец, жизнию вдали от родины, отправляется он из Швеции морем, но, застигнутый бурею, на дороге к Ростоку умирает, благословляя отечество. Прах его перевезен сюда уже из Ростока.

Осужденный на вечное заточение в замке Левенштейне, он был избавлен чудесным образом своею супругою, которая, подвергая жизнь свою опасности, вынесла его из замка в сундуке с книгами.

Будучи глубокомысленным ученым, истинным философом, мудрым политиком и соединяя в себе все качества славнейшего министра и благомыслящего гражданина, мог ли он не возбуждать зависти?

Мавзолей прост, но память великого мужа украшает оный.

Высокие окна церкви расписаны историческими происшествиями из революции. Искусство живописи по стеклу, потерянное в наши времена, видно в сей церкви во всем совершенстве. Краски, втравленные в стекло, не изменились, живы и рисунок чрезвычайно хорош: фигуры сделаны во весь рост, жаль только, что переплет окончин пересекает их бесчисленными квадратами.

Высокие своды, мрачность огромной готической церкви, гул шагов, памятники великих мужей и великих событий внушали какой-то благоговейный ужас. Той мысли, тому понятию, какое мы созидаем в душе нашей о величии бога, приличествуют сии исполинские храмы, в коих человек невольно чувствует ничтожность свою.

Письмо 10. Гага

Выехав в полдень из Дельфта, в 2 часа мы были уже в Гаге, старинном наследии графов голландских, нынешней резиденции короля.

Город сей расположен за приморским валом при Норд-Зее совершенно по новейшему плану; нет готических строений; улицы широки и прямы; каналы не крестят города; площади часты и правильны – и даже жители не имеют на себе отпечатка голландской оригинальности, отличающей народ сей от других народов.

Королевский дворец невелик, и даже я воображал более о богатстве и великолепии оного. Может быть, долгое отсутствие хозяев было тому причиною. При нем один только минц-кабинет и собрание редкостей натуральной истории заслуживают некоторое внимание. Из дворца можно пройти в залу Генеральных Штатов, которая при нас отделывалась по новейшему вкусу. Дом Штатов старинной архитектуры и украшен многими картинами голландской школы и истории, между коими я заметил одну только, Рембрантовой работы, величины чрезвычайной, известную под названием Голландской стражи. Тридцать шесть фигур во весь рост изображают происшествие из революции и освещены двойным светом луны и факелов. Эффект удивителен, но Рембрант не был историческим живописцем – он сделал только тридцать шесть верных портретов – а не картину.

В сих-то домах две власти попеременно одерживали верх одна над другою. Республика желала удержать свободу; тут штатгалтеры искали неограниченной власти. Но защита самых жарчайших патриотов не помогла, и республика преклонила колена перед самодержавием. Голландцы бедные, коих единственным сокровищем была свобода, действовали сильно противу Филиппа, но когда богатство привязало их к сей жизни, когда страх потеряния вольности разделялся со страхом потери богатств, – они слабо защищали права свои, действовали нерешительно, и властолюбивый, предприимчивый дух одного человека превозмог медлительность многих.

Вот славные северные ворота, ведущие во дворец, чрез кои самовластие вступило в Голландию.

Я вам расскажу, каким образом: правление народное состояло тогда из представителей провинций; представители избирались из депутатов городских, сии же назначались из депутатов малых городков и деревень и состояли из низших классов народа.

Штатгалтеры должны были заседать во всех трех собраниях, дабы сила народная везде равновесила единовластию. Но когда последнее преступило границу, когда штатгалтеры начали домогаться самодержавия, им надлежало иметь постоянную подпору, надлежало восходить до первоначальных источников противоречащей власти – искать приверженности народной. И как могли они полагаться на высших членов правления, переменяемых периодически, тогда как народ оставался тот же и усиливал или ослаблял управление выбором представителей?