Вечная Маша - Анчутка Бес-Пятый

class="empty-line"/>

— Боюсь, мне придётся выиграть, — философ понизил голос, — иначе барон заподозрит, что я поддаюсь.

— Не надо. — Маша вытащила из рукава туз червей. — Я сама уйду. Меня ждут в гардеробной Её Величества — шить новое платье для присяги. Вам бы тоже приодеться.

Кант замер:

— Вы шутите?

— Нет. — Она встала, скинув парик и встряхнув русыми кудрями. — Императрица хочет, чтобы её корсет блестел, как совесть после исповеди. А я знаю, как пришить бриллианты, чтобы они не кололись.

На следующее утро, когда Кант дрожащей рукой подписывал присягу, Елизавета Петровна восседала в платье, усыпанном стеклярусом, который фрейлина высочайшего двора Мария Кощеева добыла, взорвав печь венецианских стеклодувов.

Восседала на своем портрете, разумеется, ехать в далёкую Пруссию императрица и не собиралась. Присягу горожан принимал временно назначенный губернатор.

Речи новых русских подданных отменили.

— Вы спросите, зачем? — Маша доедала штрудель в университетской столовой. — Чтобы императрице не написали, как философ заикается от страха.

Кант покраснел:

— Я не…

— Заикался. Потому что я подлила вам в утренний кофе коньяк. Не благодарите. Дворцовая смекалка. Зато теперь никто и не скажет, что почетный гражданин Кант публично сдался завоевателям. Мало ли кто сейчас что подписывает.

* * *

— И что, он так и не узнал, кто ты? — спросил я, разглядывая пистолет с гравировкой.

— Узнал. Через сорок лет. Но не поверил, хотя и подыграл. — Маша взвесила оружие на ладони. — Пришёл в наш замок, седой как лунь, и сказал: «Вы — та самая вечность, что делает время относительным».

А я ему такая: «Нет, я та, кто не даёт вам, философам, заскучать».

Она нажала на курок. Из ствола выстрелил конфетти-заряд, рассыпав по полу бумажных голубей с цитатами из «Критики чистого разума».

— Зачем ты это хранила?

— Напоминание. — Она подобрала одного голубя, где было написано: «Вечность — не время, а отношение». — Кант ошибался. Вечность — это привычка.

Я потянулся к тетради:

— А это что?

— Его попытка написать роман. Про бессмертного детектива, который расследует преступления сквозь века. — Маша засмеялась. — Говорил, списал с меня. Издатели отказали — слишком фантастично.

Она швырнула тетрадь в сундук с другими «неудачными» рукописями: черновиком дурацких ярмарочных комедий от Сервантеса, стихами Есенина на бересте и сценарием немого кино Чаплина, написанным брайлем.

— Отдых окончен. — Маша вскочила, поправляя неоновые дреды. — Завтра едем в Калининград. Там нашли подземный бункер с тайным архивом Канта. Говорят, есть карта…

— Нет, — простонал я.

— …с отметкой, где он спрятал рецепт идеального штруделя!

Камень в углу подвала мигнул, будто смеясь. Маша подмигнула в ответ.

Глава 10

Калининград встретил нас дождем, который, казалось, шел здесь со времен Тевтонского ордена. Маша, в плаще с капюшоном, светящемся неоновыми полосками, шла впереди, будто ведомая невидимым компасом. Ее дреды мерцали сквозь ткань, как подсказка для потерявшихся в темноте.

— Архив под старым фортом, — бросила она через плечо. — Кант прятал там не только рецепты. Там чертежи его «машины добродетели» — механизма, который должен был вычислять нравственный выбор.

— И что, она работала? — спросил я, перепрыгивая через лужи.

— Как метроном. Тикала, показывала «да» или «нет». Но когда я спросила, стоит ли мне прыгать с башни Дер Дона, она взорвалась.

Мы спустились в подземелье, где воздух пах сыростью и озоном. Маша провела рукой по стене, покрытой мхом, и нажала на незаметный выступ. Каменная плита со скрипом отъехала, открывая проход в зал, заставленный ящиками с клеймом «Königsberg, 1788».

— Привет, Иммануил, — прошептала она, смахнув пыль с медной таблички.

Среди рукописей и приборов лежал странный агрегат — нечто среднее между астролябией и паровым двигателем. Маша щелкнула рычажком, и шестерни завращались, выбрасывая облачка пара.

— Он называл это «Хронометром Совести», — сказала она, наблюдая, как стрелки на циферблате замерли на отметке «Сомнение». — Думал, что время можно измерить моральными дилеммами. Но…

Она смачно плюнула в механизм. Тот захрипел и выдал бумажную ленту с надписью: «Бессмертие — это скучно. — М.К.»

— Так он и узнал, кто я, — усмехнулась Маша. — После этого перестал печь штрудели. Говорил, что вечность портит аппетит.

Внезапно стены дрогнули. Из тени вышел человек в плаще с капюшоном, его лицо скрывала маска с гравировкой прусского орла.

— Архив принадлежит «Ордену Вечности», — прозвучал механический голос. — Вы нарушили покой.

Маша вздохнула, будто ей предложили доедать вчерашний борщ завтра:

— Орден? Серьезно? В 1809-м вас разогнала местная полиция за попытку воскресить Фридриха Великого с помощью моей зажигалки. Не надоело?

Она рванула трос, свисавший с потолка. Люстра рухнула, осыпав орденского агента стеклянными осколками. Мы бросились к выходу, пока тот барахтался в обломках.

— Бежим! — крикнула Маша. — Его друзья уже сканируют…

Не договорив, она схватила меня за руку, и мы нырнули в боковой тоннель, который, как оказалось, вёл прямиком в винный погреб ресторана «У Ганса».

* * *

Замок барона фон Унгерна, 1761 год.

Маша, в мужском камзоле и с саблей на боку, развалилась в кресле перед камином. Барон, красный от гнева, тыкал пальцем в пергамент с гербом:

— Вы украли мою печать!

— Взяла на время, — пожала плечами Маша. — Ваш сосед, граф Шпее, хотел подделать завещание. Теперь он уверен, что вы — его незаконный сын.

Барон замер, потом расхохотался:

— Браво! Но зачем вам это?

— Чтобы вы перестали охотиться на моих крестьян. И дали Канту закончить диссертацию.

Карл Карлович фон Унгерн

Она бросила в огонь флакон с зеленой жидкостью. Пламя вспыхнуло синим, и в дыму проступили силуэты — тени будущего замка курфюрстов, разрушенного войной.

— Вы видите это? — спросила Маша. — Ваши потомки будут продавать сувениры туристам. А пока… научитесь печь штрудель, что ли.

* * *

— Вот почему он передал тебе архив? — спросил я, откупоривая бутылку рислинга.

— Нет. Потому что я обещала не рассказывать Екатерине Алексеевне о его долгах. — Маша отхлебнула вино прямо из горлышка. — Кстати, это он придумал миф про «Потемкинские деревни».

Мы сидели на бочках в каком-то погребе, а сверху доносились крики официантов и запах жареной колбасы. Маша достала из рюкзака пожелтевший лист:

— Рецепт. Мука, яблоки, корица… и щепотка сомнения. — Она протянула его мне. — Держи. Когда-нибудь пригодится.

— Для чего?

— Чтобы понять, что некоторые вещи не стоит спешить доводить до идеала.

Камень в подвале, кажется, замигал чуть быстрее, когда мы вернулись. Маша бросила в него конфетти-гильзу, и комната