Камни - Анна Дрейзер

голоса возвращались, и её забирали обратно.

А потом, в очередной раз вернувшись из больницы, она вышла из дома и спустилась в метро.

Давид что-то говорит, и Павел вынужден переспросить.

— Я спросил, ты меня слушаешь? — повторяет Давид.

— Извини. Ты сказал, что тебе снится мать.

— Да, притом в разных снах по-разному. Я в них то взрослый, то снова маленький, а она всякий раз пытается меня придушить, чаще всего — подушкой, — он нервно усмехается, но Павлу совсем не смешно.

— Давно это у тебя? — спрашивает он.

Давид пожимает плечами:

— С месяц или около того.

— Она хотя бы… не разговаривает с тобой? — робко интересуется Павел, и Давид тут же хмурится.

— Если ты про слуховые галлюцинации, то их нет, — отвечает он. — Правда было кое-что странное… сегодня.

— Что именно?

— Я потому и сказал, что, кажется, у меня съезжает крыша. Сегодня я видел её в метро.

— Она что-то тебе говорила?

— В том и дело, что нет. Зашла в соседний вагон, проехала там несколько остановок и вышла. Притом, угадай, на какой станции.

И тут Павел внезапно вспоминает, о какой станции Давид говорил тогда.

Это была «Площадь Восстания».

Первая линия, красная ветка.

Он тихо произносит своё предположение вслух, и Давид обречённо кивает.

— Прыгать опять пошла, — спокойно произносит он.

Настолько спокойно, что это пугает.

— На ней даже платье было то самое, — говорит Давид и добавляет: — Чёрное в белый горошек.

И в этот момент Павел понимает, что на месте Давида, наверное, сразу бы поседел.

[1] Мурино — город в Ленинградской области, граничащий с КАДом.

[2] Улица в Василеостровском районе Санкт-Петербурга, расположенная на Васильевском острове у Смоленского православного кладбища.

3

В поле деревце одно

Грустное томится,

И с ветвей его давно

Разлетелись птицы…

Ему лет пять. Может, шесть. Он понимает, это, потому что мама ещё…

…нормальная.

Она мама.

А не эта дура.

— Мам… — тихо говорит он, и она тут же прикладывает палец к его губам:

— Тс-с-с.

Вот что, мама, я решил,

Только ты позволь мне:

Здесь на ветке буду жить

Птицею привольной…

— Это твои слова, Давид!

Он кивает. Да, конечно, это его слова. Это он должен обращаться к маме, но сейчас мама поёт колыбельную…

— Птицею привольной… — задумчиво повторяет мать.

И тут её лицо меняется.

Откуда ни возьмись в её руках появляется подушка.

— Не бывать тебе птицею привольной, — злобно ухмыляясь, говорит она. — Никогда, никогда, никогда!

И он уже знает, что будет дальше.

Он смотрит не отрываясь в глаза матери и видит страшное.

Они превращаются в пуговицы.

Нашитые пуговицы, будто у тряпичной куклы.

А из стежков сочится кровь.

Давид резко садится на постели. Кажется, он задевает кошку — потому что та, недовольно мяукнув, спрыгивает с дивана.

— Прости, — бормочет он. — Я не хотел. Просто… срань какая-то приснилась.

О том, что срань всё последнее время снится ему снова и снова, Давид предпочитает кошке не сообщать.

Прокрутив в голове сон, он усмехается в темноте.

Глаза-пуговицы. Ну, конечно.

«Коралина в стране кошмаров». Дети в интернате, где он работает, смотрели этот мультфильм, снятый по повести Нила Геймана, на внеурочных занятиях. Флешку с фильмом притащила педагог-психолог, приятная молодая женщина по имени Ирина (отчества её Давид отчего-то не мог запомнить, как ни силился). Это было её, Ирины, занятие, но ей нужно было срочно отлучиться к стоматологу, и она попросила Давида подменить её.

В интернате он работает социальным педагогом — должность, от которой педагогические работники традиционно шарахаются, но Давиду эта работа отчего-то легко даётся. Он моментально находит общий язык со всеми этими детьми из неблагополучных семей, сиротами и прочими «трудными».

С таким талантом остаться на своей законной должности учителя русского языка и литературы было без вариантов.

Однако руководство его ценит.

Настолько — что даже старается не тревожить по субботам.

Суббота — это святое.

Но визит Ирины к стоматологу был запланирован на пятницу, а не субботу, во вполне себе рабочий день, так что Давиду — простите, Давиду Самуиловичу — пришлось вместо неё смотреть с детьми злосчастную «Коралину».

Детям нравилось, а сам Давид поначалу особо не вникал.

Гораздо больше его как филолога интересовал вопрос, почему «Коралина», а не «Каролина».

Пока его внимание не привлекли глаза-пуговицы.

Он внимательно обвёл взглядом лица детей.

И с удивлением обнаружил, что, кажется, в этой комнате глаза-пуговицы напугали только его.

Так вот оно что.

Пуговицы.

Откуда ж ты взялась, Ирина, со своей «Коралиной» и её неправильно написанным именем!

Давид смотрит на часы. Они показывают половину шестого утра.

Ещё можно спать и спать. Воскресенье.

Он зовёт кошку, но та, обидевшись, больше не приходит.

Мысль о том, что нужно съездить на кладбище, приходит к нему утром внезапно.

Вчера была суббота. А по субботам, как известно, на кладбище евреи не ходят.

Шаббат — день для радости, а не скорби.

Он, Давид, родился в шаббат и, если верить еврейским поверьям, должен был быть очень счастливым.

Всякий раз, когда он шутит на тему того, где же его великое счастье, отец обижается на него.

Видимо, он воспринимает это как упрёк.

Давид об этом знает. И всё равно продолжает так шутить.

Как будто назло.

Как бы там ни было, на кладбище в шаббат не ходят даже самые отпетые безбожники — если они евреи.