Записки советского офицера - Григорий Пенежко

- Вот черти, показывают фланги наших боевых порядков! - выругался кто-то из стоявших сзади командиров.

К группе командиров подъехал на БТ-7 весь измазанный в грязи лейтенант-танкист. Я слышал, как он, очень Волнуясь, докладывал, что танки застряли на лугу, который оказался торфяным, что их расстреливает немецкая артиллерия, стоящая в засадах за лугом, в кустарниках, в роще и крайних садах деревни, и что немецкие танки атакуют.

Это было не совсем верно. Немецкие танки, нерешительно двигавшиеся навстречу нашим, не дойдя до луга, в километре от него, повернули в сторону Немирува, под прикрытие своей артиллерии. Лейтенант еще не окончил своего доклада, когда над лугом появилась немецкая авиация и в воздух полетели торфяные фонтаны.

Делегат связи из соседней дивизии, наступавшей под Немирувом, доложил, что дивизия переходит к обороне. Нанеся на свою карту полученные от него сведения, я увидел, что Яворов очутился в полуокружении противника.

С этими данными я и поспешил обратно в свою дивизию.

Вспоминая, как дружно, красиво началась атака наших танков, стремительно вырвавшихся из леса на луг, я думал: "А ведь если бы не торфяное болото, всё было бы совсем иначе!"

- Лихостью немца не возьмешь, нужны мозги, - говорит Никитин, но я чувствую, что здесь дело не в излишней лихости, а в какой-то поразительной, совершенно непонятной мне беспечности.

С заходом солнца стали подходить, располагаясь где-то справа от нас, остальные дивизии нашего корпуса. Поздно вечером, около 23 часов, меня вызвали в штаб получить новую задачу. Только я пришёл, как подъехали генерал-лейтенант Рябышев и бригадный комиссар Попель. При мне Васильев своим ровным, чеканным голосом коротко доложил обстановку и при _мне произошёл весь последовавший затем разговор начальства. Я старался не упустить ни одного слова, чтобы понять, что происходит на фронте, положение мне кажется более чем

тревожным, - но разговор об этом шёл в таком тоне, как будто всё в порядке вещей и только вот сосед сделал непростительную, преступную ошибку, предприняв танковую атаку без предварительной рекогносцировки местности, за что и поплатился жестоко.

- Немцы не дураки, - сказал Попель. - Теперь они, конечно, ретировались куда-нибудь на фланг, чтобы обойти нас. Из этого я делаю вывод, что нас отзовут в распоряжение фронта.

- Думаете? - спросил Рябышев.

- Определённо отзовут, - подтвердил Попель. - Фронту сегодня нужен мощный подвижный резерв, танковый кулак такой, как мы. Вот посмотрите, немцы завтра ударят на правом фланге. Они всё время меняют направление главного удара.

- Да, - сказал Рябышев. - Это-то верно.

- Так что, товарищ полковник, - почему-то вдруг весело заговорил Попель, обращаясь к Васильеву. - Разведку-то ведите, но войско держите наготове к маршу.

Опять марш! Нет, я всё-таки чего-то не понимаю.

Во время этого разговора я стоял у двери. При скудном освещении штаба мне не удалось разглядеть Попеля - он ни разу не подошёл к свету, но у меня уже есть какое-то представление о нём. Мне нравится его манера говорить, чуть растягивая слова и как-то закругляя их. Я слыхал, что он был комиссаром ещё в годы гражданской войны.

Немецкая авиация всю ночь методически бомбила наш район. Я до утра просидел в штабе, ожидая приказа. Васильев не сомкнул глаз, всю ночь работал. Теперь, когда я смотрю на Васильева, я уже не думаю, что вот он герой, о котором ходят легенды; теперь он для меня просто командир дивизии, но его профессиональная солдатская выдержка меня восхищает. Я уверен, что как бы тяжела ни была обстановка, для Васильева она всегда будет только обстановкой, знание которой необходимо ему для работы. Я думаю, что при любых обстоятельствах не события будут влиять на Васильева, а Васильев на них, и это меня успокаивает.

*

Утром предсказание Попеля сбылось. Корпус вошёл в подчинение фронта. Приказано к 14 часам 24 июня сосредоточиться в районе Куровице - Золочев.

Итак, опять марш. Штаб дивизии идёт первым эшелоном, а моя рота - в голове колонны. Весь корпус следует одной дорогой через Львов, так как болота к северу от города не позволяют нам обойти его.

К 10 часам утра мы вышли на пустую окраинную улицу Львова. Проехали квартал, другой, как вдруг застрекотали автоматы. Ясно было, что это действуют диверсанты. Мы уже слышали, что возле Львова приземлились немецкие парашютисты. Решили не останавливаться, чтобы не загораживать движение колонн, закрыли только люки машин. Ещё немного прошли, и опять с чердака двухэтажного дома ударил автоматчик.

- Надо всё-таки вытащить его оттуда, - предложил Кривуля.

Я тоже не выдержал. Ударив по чердаку из "Дегтярёва", выскакиваем из машины и вбегаем во двор. Перед нами чёрный ход. Сверху по лестнице сбегает человек с автоматом в руке, в грубошёрстном, сером в полоску, костюме. Прижимаемся к лестнице. Он бросается прыжком к двери во двор.

- Стой! - кричу я и стреляю, прицелившись в руку.

Выронив автомат, диверсант бежит, не оглядываясь. Вторая пуля настигает его во дворе.

На улице раздаётся взрыв. Кто-то, бросил гранату из окна. Но нам надо спешить, нельзя задерживать всю колонну. Возвращаемся к машинам и узнаём от пробегавшего мимо с группой бойцов лейтенанта-пограничника, что в город уже вошла пехота и очищает его от немецких парашютистов и что это трудно, так как немцы одеты в гражданское.

Тотчас за городом на нашу колонну накинулась немецкая авиация. Налёт следует за налётом. Лес рядом, он с двух сторон подступает к шоссе, но в него не свернёшь - шоссе от Львова до станции Винники идёт в узком дефиле, между крутыми скатами высот.

- Здесь одно спасение - проскочить на максимальной скорости, - говорит Кривуля.

Я даю команду "Делай, как я", и через десять минут мы переходим переезд железной дороги у станции Винники. На месте станции дымятся груды развалин.

- Смотри, смотри, что это!.. - в ужасе кричит Беле-витнев. - Он едет на моей машине.

Высунувшись по пояс из башен, танкисты смотрят на полотно.

Вблизи переезда горит эшелон. Сквозь пылающие остовы полуразбитых вагонов виднеются обгоревшие чёрные фигуры людей. Белевитнев в отчаянии бросается к эшелону.

Дав команду роте продолжать движение, сворачиваю к полотну, чтобы подождать Белевитнева. Только бы не отстать! Но то, что вижу рядом с собой, заставляет мене выйти из танка. У переезда лежит мёртвая молодая женщина, заваленная горящими обломками вагона. Руки её заброшены назад к спелёнутому ребёнку, точно она всё ещё пытается оттолкнуть его подальше от страшного костра. На меня смотрят остекленевшие синие детские глазки, в уголках которых не высохли слезы. Белый лобик ребёнка сморщился вокруг небольшой ранки. Значит, не только бомбили, но и расстреливали из пулемётов.