Записки советского офицера - Григорий Пенежко

- Вон она за местечком, восточное нас, в лесу.

По дороге туда я встретил командира, который охотно подтвердил, что танковая дивизия полковника Васильева сосредоточивается там, в лесу и в большом селе за ним, сказал, что он сам прибыл с ней из Городка (Грудек-Еголон-ского), о чём я его и не спрашивал. Не нравится мне эта словоохотливость.

Разыскать штаб оказалось делом совсем нетрудным, так как вокруг него оживлённо сновали машины.

Командир дивизии полковник Васильев, выслушав мой доклад и вертя в руках вручённую ему телеграмму, с удивлением посмотрел на меня.

- Так это не о вашей ли роте рассказывали мне? Значит, уже воевали?

- Немного воевал, - замявшись, ответил я.

- Знакомьтесь! - представил меня полковник командирам, присутствовавшим в штабе. - Прошу любить и жаловать - герой первой и, прямо скажем, позорной для немцев встречи с нашими танкетками. А мне-то, - рассмеялся он, говорили, будто побоище немцам устроили какие-то сверхамфибии, а эти сверхамфибии всего лишь "малютки"! Ну, как там обстановка? - спросил он меня.

Я сказал, что атака отбита, подошли пехота и танки.

- Вот слышите, - полковник опять обратился к командирам, - оказывается, положение на фронте не имеет ничего общего с тем, что рассказывают на дороге паникёры...

Это заставило меня вспомнить встречу после боя с каким-то связным, попавшимся мне на дороге. С глазами, расширенными от страха, он прокричал с машины, не останавливая её, на ходу, что всё пропало, штаб разбит, командир убит, немцы наступают, и при этом так очумело вертел головой, точно немцы были уже здесь, вот-вот выскочат из-за кустов. "Почему я не остановил машину и не схватил этого паникёра за шиворот?" - подумал я, отнеся и к себе упрёк полковника.

Строгое, сухое лицо полковника, его сильный, но без всякой резкости голос показались мне знакомыми. Я старался вспомнить, где встречал его.

Твёрдым и быстрым движением рук он откинул борты кожаной куртки, чтобы расправить под туго затянутым поясом тёмную гимнастёрку. В полумраке, дрожавшем в беспокойном пламени свечи, блеснул орден Ленина. "А не тот ли это самый Васильев, о подвигах которого в войне с белофиннами с таким жаром рассказывали мне Мурзачёв и его товарищи?" - подумал я.

Это было летом 1940 года на очередной академической сессии заочников инженерного факультета. Однажды в ЦДКА мой приятель Петя Мурзачёв, схватив меня за локоть, показал глазами на проходившего мимо юношески стройного подполковника.

- Подполковник Васильев, - - шепнул он мне. Странно было видеть рядом с собой, в обычной обстановке человека, о котором рассказывают легенды.

Васильев сел тогда со своим спутником за столик неподалёку от нас, я стал прислушиваться к их разговору и был очень огорчён, что услышал только одну малозначащую для меня фразу.

- Жаль, что серые скалы на сцене делают голубыми, - сказал Васильев.

Второй раз я увидел Васильева в клубе на вечере встречи слушателей командного факультета с фронтовиками. Его окружала группа отличников. Рядом, поблёскивая очками, стоял преподаватель тактики полковник Ротмистров, очень внимательно слушавший Васильева и время от времени говоривший как бы про себя: "Интересно! Ново!" В заключение беседы Васильев, обращаясь к молодым командирам, сказал:

- Ваши отличные знания - залог успеха, но его не будет, если не научите людей всегда помнить о своём долге солдата и гражданина.

Конечно, это он! Теперь я стою перед ним, как его подчинённый, вне себя от счастья, что я - в дивизии Васильева и что он обратил на меня внимание, представил меня чуть не как героя. Когда Васильев заговорил о моральном воздействии, которое оказывают на людей, не бывших ранее под огнём, массовые налёты немецкой авиации, я тотчас вспомнил заключительные слова его беседы со слушателями академии.

- Где командир крепок, там и боец непоколебим, - продолжал полковник точно таким же, как и тогда в Москве, удивительно ровным, чеканным голосом. - А вот вы, подполковник Болховитинов, сегодня умудрились на марше растерять целый тяжёлый батальон.

Даже при слабом мерцании свечи было видно, как потемнело, залившись краской, лицо подполковника. Он вытянулся и стал оправдываться. Из слов Болховитинова я понял, что первая группа бомбардировщиков противника прямым попаданием бомб вывела из строя три головные тяжёлые машины его полка. Они преградили шоссе. Болхо-витинову пришлось дать команду сойти с шоссе и продолжать движение по сторонам.

- Здесь-то и началась каша, - оправдывался он. - У одних заглохли моторы при развороте, другие посадили машины в кювете. Сейчас получил донесение: все засевшие машины выбуксированы и идут сюда.

В комнату несколько раз вбегал шифровальщик, по частям расшифровывавший какую-то радиограмму.

Слушая Болховитинова, Васильев читал эту радиограмму и торопил шифровальщика. Когда Болховитинов кончил, Васильев, не прерывавший его, неожиданно резко предупредил, обращаясь, видимо, не только к Болховитинову, но и ко всем, что впредь за подобную растерянность он будет отстранять людей от командования, как не сумевших выполнить своего долга перед отечеством, и, словно смягчая резкость предупреждения, добавил уже в прежней интонации:

- Если солдат предан долгу, он при любых обстоятельствах сохранит вверенное ему оружие.

Эти слова, - вернее, удивительно ровная, спокойная интонация, с которой они были сказаны, - опять вернули меня в обстановку памятной мне встречи фронтовиков со слушателями академии. И хотя совсем близко гремели орудийные выстрелы и слышна была даже ружейно-пулемётная трескотня, я на мгновение забыл, что война уже началась, что я нахожусь на фронте.

- Вашу роту назначаю в разведбатальон, - сказал полковник, возвращая меня к действительности. - Начальник штаба оформит, а завтра получите для доукомплектования роты взвод БТ.

Я не в силах был сказать, что я не строевик, а техник, должен сдать роту и ехать в Одессу. "Скажу в другое время, сейчас неудобно", - решил я.

Где-то близко упала бомба, и, точно от взрыва её, широко распахнулась дверь комнаты. Из тёмной рамы двери,. чуть пригнув голову, шагнул невысокий, крепкий командир.

- Из штаба корпуса, - отрекомендовался он Васильеву, вручая пакет.

Полковник и прибывший из штаба корпуса командир наклонились над лежавшей на столе картой. Я ожидал указаний от начальника штаба, которому Васильев передал мою телеграмму, предварительно что-то черкнув на ней. Болховитинов, стоявший рядом со мной, забрасывал меня вопросами:

- Ну, как немецкие танки? Что в них такого особенного? Как воевал на танкетках?

- Воевал с пехотой, с танками, было дело и с артиллерией, неопределённо отвечал я.