Чудны дела твои, Господи! - Татьяна Устинова

Андрей подошел под окно и посмотрел. Решетка была не то что выбита, а как бы выставлена – впрочем, наличники, к которым она прикручивалась, оказались совсем трухлявыми, он поковырял пальцем. Должно быть, вывалилась от одного удара, даже не слишком сильного. Она громыхнула по каменной отмостке – ночью Андрей Ильич как раз и услышал, как она загрохотала, – и упала на мягкую землю.

Боголюбов присел и стал изучать следы.

– Что там? А?.. Нашли что-нибудь?

Саша Иванушкин висел над ним, высунувшись из окна почти по пояс. Вид у него был возбужденный, веснушчатые щеки покраснели от наклонного положения.

Боголюбов поднял с земли решетку, прислонил к стене и огляделся. Неопределенные, расплывчатые следы уходили под яблони в дальний конец сада.

– А там что? За забором?

– Ничего, – сообщила голова Иванушкина. – То есть как ничего!.. Там прудик и баня. Ручей когда-то давно запрудили и на берегу баню построили. Дань традиции, так сказать. Куда русский человек без бани, сами понимаете…

– Значит, соседей с той стороны нет?

– Нет, там пруд и баня!.. Идите, Андрей Ильич, яичница готова.

Боголюбов пробормотал: «Сейчас» – и пошел к забору, пригибаясь под низкими корявыми ветками.

…Ну да. Вот здесь загадочный вор, забравшийся в дом и ничего так и не взявший, – ну, на первый взгляд! – перепрыгнул штакетник. Боголюбов примерился и тоже попробовал перепрыгнуть. С одного раза, пожалуй, затруднительно, так не перемахнешь, перелезать нужно.

Андрей Ильич перелез на ту сторону. Здесь было очень сыро, под ногами хлюпало. Бережок спускался к круглому прудику, вокруг которого в беспорядке толпились голые ивы и кое-где торчала изломанная ржавая осока. По периметру стояли черные бани, три или четыре, от каждой в прудик выдавались мостки. Неопределенные следы, по которым Андрей Ильич шел наподобие сыщика из кино, резко сворачивали вправо и пропадали в прошлогодней жухлой траве.

– Жил-был у бабушки серенький козлик, – пропел Андрей Ильич на мотив «Сердце красавицы склонно к измене» из «Риголетто», – жил-был у бабушки серый козел!

Он перелез забор, проворно подбежал к дому, подпрыгнул, уцепился за подоконник и стал подтягиваться. Ноги болтались, перевешивали, лезть было неудобно. Собака припадочно забрехала с той стороны дома.

Боголюбов кое-как перевалился через подоконник, уселся, свесил ноги и стал стаскивать башмаки. На каждом было примерно по пуду черной жирной земли.

– Андрей Ильич! – удивился возникший на пороге Саша Иванушкин. – А что это вы… в окно?

– Залезть довольно трудно, – сообщил Боголюбов. – Высоковато.

Держа снятые ботинки в отставленной руке, он обошел Сашу, вышел в коридор и с грохотом вышвырнул на крыльцо ботинки.

– Собака услышала, хотя я не шумел. Окно было открыто!.. Я просто влез, решетку не снимал и шурупы не вывинчивал. Она все равно услышала.

– Ну, услышала, – согласился Саша. – Это же собака!..

– А ночью она, выходит, ничего не слышала. Приступ глухоты ее поразил!.. Когда я пришел из трактира «Монпансье», она спала под крыльцом и выскочила, только когда я стал подниматься.

– И… что это значит?

– Это значит, милый Александр, что в моем доме был человек, которого Мотя прекрасно знает! И ей в голову не пришло на него бросаться.

– А ведь правда! – согласился Саша и радостно улыбнулся, как будто Андрей Ильич сказал ему нечто очень приятное. – Если она не лаяла, значит, был кто-то свой!..

– И кто у нас тут свой?

Боголюбов вошел в кухню, потянул носом – пахло хорошо, вкусно! – спихнул со стула давешний ком, который он содеял из содранной со стола клеенки, боком сел и стал вилкой цеплять со сковороды яичницу.

– Давайте я на тарелку положу!

Андрей Ильич помотал головой и замычал с набитым ртом – не надо, и так прекрасно!..

Саша постоял, пожал плечами, пристроился напротив и налил себе молока в граненый стакан.

– Вы поймите, Андрей Ильич, – проникновенно сказал он, поставив стакан. На губе у него остались молочные усы. – У нас тут очень спокойная, даже скучная жизнь…

– Ммм?.. – не поверил Боголюбов.

Саша кивнул:

– Ну конечно!.. Это все очень, очень странно!.. Тут месяцами ничего не происходит, а чтобы шину разрезать!.. Хулиганствующие субъекты все в столицу переместились за развлечениями. Да и вольготней там намного, интересней!.. А здесь что?.. Музей наш знаменитый, но что музей?.. Фарфоровый завод до сих пор работает, посуду делает, статуэтки, японцы их очень любят. Девушка с книжкой. Женщина с корзиной. Поделки, конечно, пошлейшие, но почему-то пользуются спросом!.. Университет свой есть.

– Ммм? – опять удивился Боголюбов.

– Да, да, здесь когда-то давно, при советской власти, квартировали части стратегического назначения, военных городков по лесам полно было, вот и открыли университет, чтобы люди могли прямо на месте образование получать. Военных нет давно, а университет еще жив, набирают студентов каждый год полный курс. – Саша еще отпил молока. – Если и случаются ЧП, то только летом, когда туристов много. В прошлом году, говорят, в ресторане «Аист» подрались, даже наряд вызывали!.. А так… Тишь, гладь да Божья благодать.

– А шину мне порезали!

– Вот я и говорю, что странно это! – Саша почесал заросшую светлыми волосами макушку и подтянул манжеты клетчатой рубахи. – А в Москве у вас врагов нет?

Боголюбов засмеялся.

– Таких, которые последовали бы за мной в изгнанье и тут на месте стали резать мои колеса, нет, Саша. Что могли искать в этом доме? Ну, хоть предположите!..

– Я не знаю, – твердо сказал Иванушкин и так же твердо взглянул Боголюбову в лицо. – Предполагать не буду. Десятый час, нам в музей пора. Еще, не дай Бог, Анна Львовна раньше времени придет.

Боголюбов поставил в раковину пустую сковородку и пустил воду.

…Модест Петрович весь вечер стучал по крашеным полам галошами. В галошах перелезать через подоконники и перепрыгивать через заборы неудобно, считай, невозможно. Кто еще выходил?.. Аспирантка Настя Морозова и студент Митя, помогающий «с реставрацией некоторых полотен». Они выходили «покурить», это Боголюбов помнил совершенно точно. Красивая и задиристая Нина, кажется, тоже выходила или нет?.. Знаменитый писатель Сперанский, сын знаменитого художника Сперанского, весь вечер просидел возле Анны Львовны. Он мужчина… курпулентный и скакать через заборы вряд ли бы сподобился.

Кто-то из них забрался в дом Боголюбова, где до него квартировал покойный директор. Андрей Ильич был абсолютно уверен, что ночной визит как-то связан с музеем и его приездом сюда. Посторонний воришка, да еще из местных, вряд ли позарился бы на колченогие стулья и пустую посудную горку!.. Все местные в курсе, что директор помер и в доме нет ничего ценного. И собака!. Припадочная собака мирно спала, покуда он не явился, тогда она стала хрипеть и рваться!..

…Что делать с этой собакой? Утопить? Пристрелить?..

На площади перед музеем стоял двухэтажный автобус, похожий на пароход, на лавочках сидели бабушки-туристки в кроссовках и холщовых брючках. На шее у каждой из них болталось по фотоаппарату. Внучата туристических бабушек носились между лавочками, пугали толстых голубей, самые активные тыкали палками в не работающий по весеннему времени фонтан. На стоянке дремали какие-то машины.

В самом деле культурная жизнь бьет ключом!

Саша Иванушкин быстро и уверенно пошел к желтому крылечку с резным козырьком из начищенной жести с надписью «Служебный вход».

– Это Дмитрий Павлович постарался, Саутин, – говорил он на ходу. – Все подновил: и крыльцо, и наличники. Видите, как красиво стало! А то каждый день ждали, что стропила подломятся и крыша завалится.

По узкой лестнице, застеленной вытертой ковровой дорожкой, когда-то, должно быть, малиновой, они поднялись на второй этаж. Здесь был длинный и светлый коридор со множеством окон, выходивших в музейный парк, и множество дверей с табличками. На окнах висели капроновые музейные занавески на шнурках, крашеные доски пола поскрипывали.

– Нин, привет, – сказал Саша, заглянув в одну из дверей. – Анны Львовны нет еще?

– Как бы не так! – ответили из-за двери злорадно. – В экспозиции давно!

– Опоздали! – прокудахтал Саша. – Бежим, Андрей Ильич, бежим скорее!..

Дверь распахнулась так широко и так резко, что Боголюбову пришлось ее придержать, чтоб не получить в лоб, и из нее выскочила Нина. Сегодня она была в джинсах и черном свитерке с иностранными буками на рельефной груди – ну ничего, ничего похожего на музейную работницу! Боголюбов даже засмотрелся.

– Что вы смотрите? – спросила Нина задиристо. – Хотите получить заявление по собственному желанию? Так вот, не стану я писать никаких заявлений! Вы здесь временно, это я вам точно говорю! А потом справедливость восторжествует.