Паника в Ла Скала - Дино Буццати

Эта богатая женщина, овдовевшая, когда ей не было еще и тридцати, состояла в родстве с семьями крупных миланских промышленников и сумела поставить себя так, что ее считали незаменимой даже после смерти Тарры. Конечно же, у нее были враги, считавшие ее интриганкой, но и они при встрече всячески выражали ей свое почтение. Хотя оснований для этого, по-видимому, не было, ее все же побаивались.

Новые художественные руководители и директора как-то сразу догадывались, что с этой женщиной выгоднее поддерживать добрые отношения. С донной Кларой советовались при составлении афиш и распределении партий, а случись какая-нибудь стычка с властями или между артистами, всегда обращались к ней за помощью - в таких делах, надо признать, она была просто незаменима. Кроме того, для соблюдения приличий донну Клару неизменно избирали в административный совет - членство это было практически пожизненным, поскольку никому и в голову не пришло бы его оспаривать. Лишь коммендаторе Манкузо - директор, которого назначили фашисты, человек добрейший, но совершенно не умевший лавировать в житейских делах, - попытался было убрать ее с пути, но через три месяца по непонятной причине его самого убрали из театра.

Донна Клара была некрасива - маленькая, щупленькая, серенькая, всегда небрежно одетая. В молодости она, упав с лошади, сломала ногу и с тех пор слегка прихрамывала (из-за чего в стане своих врагов получила кличку "хромая чертовка"). Но стоило поговорить с ней несколько минут, и сразу же можно было заметить, какой ум светится в глазах этой женщины. Как ни странно, многие в нее влюблялись. Теперь благодаря почтенному возрасту донне Кларе уже перевалило за шестьдесят - авторитет ее еще более утвердился. В сущности, директор театра и художественный руководитель выполняли при ней почти что подчиненную роль. Но она умела управлять ими с таким тактом, что те ничего не замечали и даже тешили себя иллюзией, будто они в театре чуть ли не диктаторы.

Гостей все прибывало. Это были известные и уважаемые люди, голубая кровь; мелькали туалеты, только что доставленные из Парижа, ослепительные драгоценности, губы, плечи, бюсты, от которых не могли бы отвернуться даже святоши. Но вместе с ними в фойе входило и нечто такое, что до сих пор проскальзывало в толпе лишь мимолетно, входило, не задевая ее, словно отдаленное и смутное эхо: это был страх. То там, то здесь шепотом передавали друг другу на ушко какие-то новости, раздавались скептические смешки, недоверчивые восклицания тех, кто хотел обратить все в шутку. Наконец, сопровождаемый переводчиками, в зале появился Гроссгемют. Последовали поздравления на французском (многим дававшиеся не без труда), затем композитора деловито препроводили в буфет. Рядом с ним шла донна Клара.

Как и всегда в подобных случаях, знание иностранных языков подверглось суровому испытанию.

- Un chef-d'oeuvre, veritablement, un vrai chef-d'oeuvre![ ] беспрестанно повторял директор театра Гирш, несмотря на фамилию, самый настоящий неаполитанец; казалось, больше он из себя ничего не может выдавить.

Да и сам Гроссгемют, хотя уже не один десяток лет прожил в Дофине[ ], держался довольно скованно, а его гортанный выговор еще больше затруднял понимание. Дирижер оркестра маэстро Ниберль, тоже немец, французский знал и вовсе плохо. Понадобилось какое-то время, чтобы направить разговор по нужному руслу. Единственным утешением и сюрпризом для галантных гостей было то, что танцовщица из Бремена Марта Витт сносно и даже с каким-то забавным болонским акцентом говорила по-итальянски.

Пока лакеи скользили в толпе с подносами, уставленными шампанским и блюдами с пирожными, гости разбились на отдельные группки.

Гроссгемют тихо говорил с секретаршей о каких-то, судя по всему, очень важных делах.

- Je parie d'avoir apercu Lenotre, - сказал он. - Etes-vous bien sure qu'il n'y soit pas?[ ] Ленотр был музыкальным критиком "Монд", который после парижской премьеры разнес его в пух и прах. Окажись Ленотр в этот вечер здесь, Гроссгемюту представился бы прекрасный случай взять реванш. Но мсье Ленотра не было.

- A quelle heure pourra-t-on lire "Коррьере делла сера"? - с бесцеремонностью, свойственной великим людям, спросил композитор донну Клару. - C'est le journal qui a le plus d'autorite en Italie, n'est-ce pas, Madame?

- Au moms on le dit, - улыбаясь ответила донна Клара. - Mais jusqu'a demain matin:

- On le fait pendant la nuit, n'est-ce pas, Madame?

- Oui, il parait le matin. Mais je crois vous donner la certitude que ce sera une espece de panegyrique. On m'a dit que le critique, le maftre Frati, avait Fair rudement bouleverse[ ].

- Oh, bien, ca serait trop, je pense, - сказал он, пытаясь в это время придумать какой-нибудь комплимент. - Madame, cette soiree a la grandeur, et bonheur aussi, de certain" reves... Et, a propos, je me rappelle un autre journal... "Meccapo", sije ne me trompe pas...[ ] - "Meccapo"? переспросила, не понимая, донна Клара.

- Peut-etre[ ], "Мессаджеро"? - подсказал Гирш.

- Oui, oui, "Мессаджеро", je voulais dire...[ ] - Mais c'est a Rome[ ], "Мессаджеро"!

- II a envoye tout de meme son critique, - сообщил кто-то из гостей и затем добавил фразу, которая надолго запомнилась всем и изящество которой не оценил один лишь Гроссгемют: - Main tenant il est derriere a telephoner son reportage![ ] - Ah, merci bien. J'aurais envie de le voir, demain, се "Мессаджеро", - сказал Гроссгемют и, наклонившись к секретарше, тут же ей пояснил: - Apres tout c'est un journal de Rome, vous comprenez?[ ] В это время к ним подошел художественный руководитель и от имени администрации преподнес Гроссгемюту в обтянутом синим муаром футляре золотую медаль с выгравированной на ней датой и названием оперы. Последовали традиционные знаки преувеличенного удивления, слова благодарности; на какое-то мгновение великан композитор показался даже растроганным. Потом футляр был передан секретарше, которая, открыв коробочку, восхищенно улыбнулась и шепнула маэстро:

- Epatant! Mais ca, je m'y connais, c'est du vermeil!?[ ] Но мысли всех остальных гостей были заняты другим. Они с тревогой думали об избиении но только не младенцев. То, что ожидалась акция "морцистов", уже не было тайной, известной лишь немногим. Слухи, переходя из уст в уста, дошли и до тех, кто обычно витал в облаках, как, например, маэстро Клаудио Коттес. Но, по правде говоря, никому не хотелось в них верить.

- В этом месяце силы охраны порядка опять получили подкрепление. В городе сейчас больше двадцати тысяч полицейских. И еще карабинеры... И армия... - говорили одни.

- Подумаешь, армия! - возражали другие. - Кто знает, как поведут себя войска в решительный момент? Если им дадут приказ открыть огонь, выполнят ли они его, станут ли стрелять?

- Я как раз говорил позавчера с генералом Де Маттеисом. Он ручается за высокий моральный дух армии. Вот только оружие не совсем подходит...

- Не подходит? Для чего?..

- Для операций по охране общественного порядка... Тут надо бы больше гранат со слезоточивым газом... И еще он говорит, что в подобных случаях нет ничего лучше конницы... Вреда она практически не наносит, а эффект потрясающий... Но где ее теперь возьмешь, эту конницу?..