Весенние ливни - Владимир Борисович Карпов

— А ваш? Сева?

— Кашин говорил, что Юрика зачисляют кандидатом,— словно не услышала ее слов Татьяна Тимофеевна.— Это же счастье, Верочка! Поздравляю!

Как-то так повелось, что сообщить такое, что, по мнению твоей собеседницы, еще не получило огласки, было верхом превосходства. На это, чтобы лицом в грязь не ударить, обязательно требовалось ответить тоже чем-нибудь хлестким, сенсационным. Но Вера и во второй раз не нашла по-настоящему достойного ответа.

— Какое там счастье!

— Ну что вы, Верочка! — не согласилась Кашина, намекая, что знает и еще то-сё,— Максим Степанович, если захочет, сумеет постоять за себя.

— Макс и без того света божьего не видит. Из-за одного термообрубного отделения жизни нет.

Это уже был ответ! Во-первых, он говорил, что Вера в курсе заводского житья. А во-вторых, при всей своей внешней пристойности бросал тень на Кашина, как начальника цеха,

— А что там такое? — насторожилась Татьяна Тимофеевна.

«Ага! Невкусно?..» — с чувством торжества подумала Вера и равнодушно добавила:

— Одно спасение, что Димина там. А теперь еще новые заботы — какой-то барабан монтируют…

Она заметила: у Татьяны Тимофеевны забегали глаза, и предложила пройтись по лесу.

— Что еще нового? — спросила, великодушно передавая ей инициативу.

— Дочка Шарупича провалилась! Вот кого не люблю, так не люблю,— затараторила Татьяна Тимофеевна.— Корчат из себя праведников. А ведь эту самую Арину с детьми в сорок втором через линию фронта силком выпроводили. Да и за самим активистом хвосты тянутся. Товарищи в могиле, а он целехонек…

Ее отнюдь не смущало, что собственное житье-бытье было далеко не блестящим и в том же сорок втором году она торговала борщом да печеной картошкой на Комаровском рынке или у проволочной изгороди гетто.

— На завод, наверное, пошлют? — не показала Вера вида, что знает о намерении Михала Шарупича.

— Надо же марку держать. Так или этак, а лучше, если красной стороной к чужим глазам…

Под вечер с механиком цеха и начальником ОТК за женой приехал Кашин. Был он в резиновых сапогах, в выгоревшем кордовом костюме и соломенной шляпе. Высокий, атлетического сложения, выглядел молодо, молодцевато. К тому же в одежде его был своеобразный охотничий шик, под стать открытому загорелому лицу и мощной фигуре Кашина.

Просигналив, они вылезли из «Победы», остановились у калитки и закурили. Когда на крыльце показались Сосновские и Татьяна Тимофеевна, Кашин открыл багажник и вытащил оттуда порядочную щуку на лозовом кукане. Подняв ее, как трофей, широко улыбнулся и торжественно, точно на банкете, провозгласил:

— Вам, дорогой Максим Степанович! Выкуп за жену!

Были они все под хмельком. Начальник ОТК, смуглый худой армянин с кровянистыми глазами навыкате, выглядел вовсе осоловело. Он жадно затягивался табачным дымом и облизывал запекшиеся губы.

Сосновский не умел разговаривать с пьяными, опасался не попасть в тон.

— Заходите,— пригласил он, тушуясь и не желая, чтобы они вошли.— Вера, проси гостей!

— Некогда, спасибо,— весело отказался Кашин.— Только что от собственного угощения. Такая уха удалась, на славу! С перцем, с лавровым листиком. Алексеев даже рот обжег.— И с фамильярной иронией большим пальцем через плечо показал на механика, который, не желая обращать на себя внимание, стоял за «Победой», опершись на капот.— Правда, рыбак?

— Правда,— послушно подтвердил Алексеев и неожиданно захохотал.— Но вы, Никита Никитич, лучше про себя расскажите. Знаете, Максим Степанович, отобрал у меня баранку и газанул. Чуть машину не угробил. Начальник цеха, а лихач, ха-ха-ха!

Он хохотал аж заходился — громко, с желанием, чтобы это понравилось Кашину,— и все хлопал ладонью по капоту, хлопал и хохотал. Один глаз у Алексеева был чуть больше, слезился, и казалось, что механик смеется как-то по-сумасшедшему, подмигивая.

— Лихач! Настоящий лихач! — повторил он.

Не зная, что делать, Сосновский взял щуку и неуверенно предложил, глядя на Кашина:

— А вы все-таки зашли бы. Поговорим о деле.

— Снова про барабан? В силу рабочего класса не верите! Мы, Максим Степанович, рабочих кровей и, как пишут в газетах, сыграем свою роль. Будьте уверены!

— Обычно говорят: сыграли,— заметил Сосновский и передал щуку Вере.

— «Сыграли» — это значит, для проформы, а мы сыграем — это значит, по-настоящему. Я, Максим Степанович, орденские планки и те редко ношу. А вот значок автозаводца не снимаю. Это, по-моему, говорит о чем-то. Давай, Татя, собирайся, поехали. До встречи, товарищи!

Кашин открыто и крепко обнял жену, радостно встряхнул ее и повел к машине, что-то нашептывая на ухо. И было видно, что он действительно соскучился по ней.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Когда человек свыкается с окружающим, он перестает остро воспринимать его. Не так уже радуют удачи, не очень огорчают прорухи, ибо то и другое, пережитое не раз, становится будничным. Да и сами успехи и неудачи не особенно бросаются в глаза, и хлопочешь только об одном — не было бы хуже. И все-таки у Сосновского продолжали роиться в голове планы и всевозможные прожекты.

Правда, его планы и даже заветные идеи нередко оставались планами и идеями — мешала наденщина, часто летела к черту с трудом достигнутая ритмичность и начиналась штурмовщина. Все тогда делалось на ходу, в спешке. И на это уходили силы, находчивость, время. Ритмичность — как ртуть, которую надо держать на ладони, перед глазами,— иначе прольется. Такое утомляло, приглушало и радость и печаль. Угнетала и ответственность: о, если бы можно было только подавать идеи, рисковать, не рискуя всем!..

Подготовка к переходу на семичасовой рабочий день всколыхнула Сосновского и, прибавив хлопот, заставила искать, находить, комбинировать. А это он любил.

Раньше все так или иначе упиралось в программу. Выполнишь ее — почет и слава, нет — позор и шишки. По крайней мере, так казалось Сосновскому. Теперь же выискивать дополнительные резервы доводилось не только для плана.

Это казалось заманчивым, будоражило мысли. Помолодевший, решительный, Сосновский обошел цехи — от волочильно-заготовительного до главного конвейера — и удивился: как он до этого мирился с тем, что было? Фотографии рабочего дня и наблюдения за использованием оборудования в цехах показали неприглядную картину. Настоящим бедствием были простои, пожиравшие чуть ли не пятую часть рабочего времени. Из-за неполадок и нерадивости работу начинали с опозданием, а заканчивали обычно до гудка: нечего было делать. А поломки, аварии и недоброкачественный ремонт!..

Выяснилось, что в кузнечном и литейных цехах недостаточная мощность оборудования. Стало очевидно: нужно