Звездный час майора Кузнецова - Владимир Рыбин

— А знаешь, кто мой идеал? — неожиданно сказал Кузнецов. — Болконский.

— Час от часу не легче. Князь?

— Почему князь? Просто русский офицер.

— А поближе не нашел идеалов?

— Я говорю о литературных образах.

— Что ж, будем драться так, чтобы после войны и нас не забыли.

— Не забудут.

— Право на память надо еще завоевать.

Вроде бы они поспорили, а расстались с чувством взаимной симпатии. Кузнецов уехал на своем, ставшем уже привычным, как конь, мотоцикле к первому батальону, а Пересветов отправился в хвост колонны, чтобы проверить, нет ли отстающих. Солнце вставало над лесом, начинало припекать спину под жесткой от пота гимнастеркой.

Это было последнее утро их недолгой боевой учебы. В полдень Кузнецов услышал по радио сообщение Совинформбюро, в котором упоминалось уже Смоленское направление.

— Неужели к Смоленску подбираются? — ужасались в штабе.

Никто не знал, что в тот час гитлеровцы уже ворвались в «Ключ-город», заняли его южную часть, что фашистские танки прошли далеко на восток, к Ярцеву, перерезав дорогу, ведущую к Москве, — единственную, по которой снабжались армии Западного фронта. Никто не знал, что в Ставке уже подписан приказ о вводе в сражение группы соединений фронта резервных армий, среди которых числилась их 250-я дивизия.

Вечером полк, поднятый по боевой тревоге, быстрым маршем ушел на ближайшую железнодорожную станцию, где в ожидании погрузки стоял эшелон.

В последнюю минуту перед отправлением Кузнецов успел передать дежурному по станции открытку, попросил бросить в почтовый ящик. На открытке он написал: «Дорогая Любочка! Привет тебе и детям. Будем здоровы все всегда. Больше всего береги детей и себя при всех обстоятельствах. Мои дела идут хорошо, и общие дела блестящи. Ответ не пиши, пока не сообщу своего адреса. Целую вас всех. Ваш Димитрий».

Не знал он, что больше не сможет послать домой ни одного письма...

Стучат колеса, торопливо стучат, взахлеб. Мелькают столбы, призрачные стволы березок, непривычно слепые, без огней, полустанки. Когда поезд выбегал в луга, становилось светлее: по горизонту лежала белесая полоса вечерней зари. Кузнецову вдруг подумалось: как трудно, наверное, сейчас там, далеко на севере, где белые ночи, — ни подойти, ни скрытно сосредоточиться.

— Вы прилягте, — сказал адъютант. — Кто знает, когда придется...

Закрыв глаза, Кузнецов прислушался. «На за-пад, на за-пад!» — выстукивали колеса. Этот перестук успокаивал, усыплял, как домашнее тиканье ходиков, и в то же время странно будоражил. Так бывало не раз перед строевыми смотрами, когда оставались позади беспокойства подготовки, когда ничего предпринять было уже нельзя и приходилось только ждать и успокаивать себя надеждой, что ребята не подкачают.

— Сергеич? — позвал он комиссара, писавшего что-то под тусклым светом «летучей мыши», прикрытой шинелью. — Слышишь?

— Что?

— Послушай, что говорят колеса?

— Фу ты, а я испугался.

— Все-таки послушай.

— И верно, будто говорят: «Все ли так, все ли так?»

— У кого что болит.

— А тебе что слышится?

— «На за-пад, на за-пад!»

— Ну ясно, теперь это у всех на уме.

Он откинул полу шинели, снова наклонился над бумагами, сказал не оборачиваясь:

— Ты бы все-таки вздремнул, командир.

— Спасибо за заботу.

— Не о тебе забочусь, о боеспособности части. Впрочем, и о тебе тоже.

Кузнецов вытянул ноги, привалился к стенке. Сон не шел. Чередой бежали воспоминания — перепутанный клубок образов и картин, тех, что казалось, давно уж забыты, и буквально вчерашних.

— Игнатьич!

Он открыл глаза и передернул плечами, чтобы избавиться от тяжкой мороки дремоты. В проеме распахнутой вагонной двери мелькали в темноте дома, заборы.

— Москва!

Он всматривался в пустынные улицы, в редких прохожих с жадным нетерпением. Понимал нелепость своих надежд и не мог согласиться с мыслью, что так и проедет через весь город, не увидев никого из знакомых. А поезд, все набирая скорость, отстучал пулеметной дробью на стрелках сортировочной станции и скоро вылетел в поле, потянув за собой гребенку леса, темневшую на горизонте. Было в этой спешке что-то, заставившее отогнать дремоту, задуматься и снова, в который уже раз, начать перебирать в памяти недолгие дни боевой учебы. Слишком мало было времени на сколачивание полка. Удалось ли выполнить приказ — создать боеспособную часть? Все ли сделано?

Теперь в колесном торопливом перестуке слышалось ему, как и комиссару: «Все ли так, все ли так?»

Вспомнился вокзал в Смоленске и столб на путях с цифрой «419». Цифра встревожила: так близко от Москвы? И в то же время родила упрямую уверенность: если драться за каждый километр, то расстояние немалое. И хоть опыт военного говорил ему, что километры не самое главное в обороне, все же хотелось верить: это особые километры.

Утром вагоны закачало на стрелках, и вскоре поезд остановился возле темных сараев и приземистых вокзальных складов. У переезда стоял пожилой железнодорожник, задумчиво смотрел на колеса.

— Что за станция?

— Город Ржев Калининской области, — ответил он равнодушно, словно сотый раз отвечал на этот вопрос.

И тотчас на переезд вылетел военный мотоцикл. Из коляски выпрыгнул щеголеватый капитан, привычно вскочил на подножку командирского вагона. Пакет, переданный им, предписывал полку занять оборону на высотах западнее Ржева.

Но едва подразделения успели выгрузиться, как поступил новый приказ: форсированным маршем двигаться к району сосредоточения, расположенному в лесах возле города Белого.

Кузнецов прикинул по карте — по проселочным дорогам до места сосредоточения не меньше ста пятидесяти километров — и приказал собрать командиров батальонов, всех приданных полку подразделений, чтобы теперь же, не откладывая, поставить задачу на марш.

...Избитый в пыль проселок петлял меж перелесков, по склонам оврагов, перешагивал через частые ручьи растопыренными опорами мостов, выстланных кривыми жердями. Кузнецов носился на своем мотоцикле вдоль растянувшейся колонны, смотрел на запыленные сапоги, на расстегнутые воротнички и сдвинутые на затылок фуражки. Прежде он всегда считал, что между внешним видом бойцов и состоянием воинской дисциплины в подразделении существует прямая связь. Сейчас терпел: быстрый марш был боевой задачей, выполнить ее, не запылив сапог, невозможно.

Навстречу шли беженцы, почерневшие от пыли и сухого июльского солнца, согбенные под тяжестью мешков и нежданно свалившегося горя, женщины, старики, подростки — печальные вестники вражеского нашествия. Неторопливо шагали вконец исхудавшие коровы, тащились колхозные подводы, груженные мешками, домашним скарбом, визжащими поросятами.

Бойцы шутили с молодайками, жадно осматривавшими колонну.

— Рано уходите, бабоньки! Мы еще до немца не добрались.

— Куда уж! Там такие же, как вы, отходят да отходят.

— Это для пущего разгону. Чтобы быстрей до Берлина добежать.

Женщинам нравилась веселая уверенность бойцов. Останавливались, приветливо улыбались.

— Неужто в самый Берлин собрались?

— Волка в логове накрывать — самое дело.

Безбородый старик с пастушьим кнутом под мышкой стоял на обочине и все спрашивал:

— Откуда, земляки?

— Из того села, где жизнь весела!

— Раз земляк, сам знаешь откуда, — отвечали ему и проходили посмеиваясь.

— Сибиряки идут, — удовлетворенно констатировал старик. — Вся Россия — на дыбы.

Кузнецов любил, чтобы все по правилам. И теперь, наблюдая за бойцами, он с удовлетворением отмечал про себя, что марш совершается без задержек. Конечно, есть в колонне и стертые ноги, и мутные от перегрева на солнце головы, не без этого среди многих сотен людей, но во всех подразделениях чувствовалась решительная готовность к испытаниям. И он радовался своей предусмотрительности. Когда-то ему предлагали сколотить из пограничников отдельные ударные подразделения. Он приказал распределить их по ротам. Еще по довоенным учениям, где армейские и пограничные части действовали бок о бок, он отмечал особую выдержку бойцов в зеленых фуражках, выносливость и находчивость, умение быстро ориентироваться в обстановке.

Пограничников в полку было много, почти половина. Их отличали не только фуражки да сапоги, остатки былой исключительности этого рода войск, но бросающаяся в глаза какая-то жесткость во всем облике. Он понимал, что такое подсказывает его особая симпатия к пограничникам, но каждый раз, оглядывая тяжело шагавшие взводы, с нетерпением искал ставшие серыми от пыли фуражки.

За всю первую половину дневного перехода вышла только одна заминка — у моста через небольшую речушку с низкими илистыми берегами. По дороге металась вконец запыхавшаяся девушка, старалась загнать на мост разбегавшееся стадо свиней. Особенно изводил ее один боров с темной спиной, все время пытавшийся забраться в прибрежный ил.