Наукообразная чушь. Разоблачение мошенничества, предвзятости, недобросовестности и хайпа в науке - Стюарт Ричи

в ладонях. <…> Не каждый ученый в реальной жизни [смог бы произнести такое]. Но для всех ученых подобные поступки являются эталоном – в отличие, скажем, от политиков, которые могли бы счесть старика беспринципным. У меня до сих пор комок к горлу подступает при воспоминании о том вечере[48].

Вот что имеется в виду, когда говорят, что наука – это процесс “самокорректирующийся”. В конце концов, даже если это занимает много лет или десятилетий, старые неверные идеи ниспровергаются благодаря новым данным (а иногда, по довольно мрачному выражению физика Макса Планка, благодаря тому, что непреклонные поборники этих старых идей вымирают, оставляя науку следующему поколению[49]). И опять: так дело обстоит в теории. На практике же публикационная система, описанная выше, опирается на мертоновские нормы неуклюже, во многом препятствуя процессу самокорректировки. Характерные особенности этого противоречия – между конкуренцией за гранты и шумихой вокруг престижных публикаций с одной стороны и открытой, бесстрастной, скептической оценкой науки с другой – будут становиться все очевиднее в последующих главах.

А пока отметьте, что именно заставило престарелого мужа из рассказа Докинза изменить свое мнение – “неотразимо убедительные свидетельства”. Едва ли имеет смысл пытаться скорректировать или уточнить наши научные теории в соответствии с новыми данными, если сами данные неубедительны, а еще хуже – если они вообще неверны. Это возвращает нас к идее, которую мы обсуждали в предисловии: чтобы результаты заслуживали нашего доверия, они должны быть воспроизводимы. Вот как это сформулировал философ науки сэр Карл Поппер[50]:

Только тогда, когда некоторые события повторяются в соответствии с некоторыми правилами и регулярностями (как в случае воспроизводимых экспериментов), наши наблюдения в принципе могут быть проверены каждым человеком. Даже наши собственные наблюдения мы не принимаем всерьез и не приписываем им статус научных наблюдений до тех пор, пока не повторим и тем самым не проверим их. Только в результате подобных повторений мы можем убедить себя в том, что имеем дело не с простым “совпадением”…[51]

Эта идея не то чтобы революционна – или была нова для Поппера, написавшего эти слова в 1950-х годах. Вернувшись в XVII век, когда журнал Philosophical Transactions только зародился, мы обнаружим, что сооснователь Королевского общества, химик Роберт Бойль, делал все возможное и невозможное, чтобы убедиться в воспроизводимости своих результатов. Он многократно демонстрировал эксперименты по установлению различных свойств воздуха и вакуума с использованием своего знаменитого воздушного насоса перед толпами зевак, а после заставлял их подписывать свидетельские показания о том, что они действительно наблюдали демонстрировавшийся процесс[52]. Он следил, чтобы его труды были написаны достаточно обстоятельно, дабы “человек, коему я их адресовал, сумел без ошибок и особых помех повторить столь необычные эксперименты”[53]. И хотя соорудить сложный аппарат было весьма непросто, он призывал других натурфилософов повторить его эксперименты с воздушным насосом в других частях Англии и Европы и оказывал им в том содействие[54].

Таким образом, воспроизведение экспериментов долгое время было ключевым ингредиентом рецепта, по которому должна была работать наука (и кстати, это еще один ее социальный аспект: результаты воспринимаются всерьез только после того, как окажутся подтверждены несколькими исследователями). Но с тех пор, где-то между Бойлем и современным академическим сообществом, громадное число ученых позабыли о важности повторений. В столкновении наших мертоновских идеалов с реалиями научной публикационной системы – не говоря уже о реалиях человеческой природы – идеалы оказались более хрупкими, оставив нас с научной литературой, полной ненадежных, недостоверных и невоспроизводимых результатов, которые зачастую больше путают, чем обогащают новым знанием.

В следующей главе мы узнаем, насколько научная литература запружена ненадежными, недостоверными и невоспроизводимыми результатами.

Глава 2. Кризис воспроизводимости

Взовьется на дыбы желанье власти

И валится, споткнувшись, в тот же миг[55].

Уильям Шекспир “Макбет”, акт 1, сцена 7

“Опубликовано” и “достоверно” – не синонимы.

Райан Носек, Джеффри Спайс и Мэтт Мотел[56]

Несомненно, самая популярная книга по психологии за минувшее десятилетие – это “Думай медленно… решай быстро” Даниэля Канемана. Не так много существует руководств по человеческому разуму, превосходящих канемановское. Он получил Нобелевскую премию по экономике 2002 года за свои исследования человеческой (ир)рациональности и опубликовал результаты десятков искусных экспериментов, демонстрирующих ограничения нашей способности мыслить. Книга “Думай медленно… решай быстро” стала сенсацией, суммарные продажи исчислялись миллионами экземпляров, и она до сих пор недурно расходится. И на то есть причины: это живо и доступно написанный путеводитель по всем ошибкам и искажениям человеческого мышления[57]. Помимо многих других тем Канеман осветил работы по “праймингу”, как называют это явление психологи. Некоторые примеры прайминга (эффекта предшествования) имеют отношение к языку. Например, установлено, что если я показываю вам на экране компьютера набор слов по одному и прошу нажимать на клавишу всякий раз, как появляется слово “ложка”, то вы будете реагировать чуточку быстрее, если перед тем высвечивалось слово “вилка” (или какой-то еще из столовых приборов), чем когда предшествующим словом было “дерево” (или что-то еще не относящееся к принадлежностям для приема пищи). Восприятие слова “вилка” психологически “настраивает” вас быстрее реагировать на близкое по смыслу слово[58].

Канеман, однако, описал нечто более неожиданное. Он осветил результаты исследования по социальной психологии, демонстрирующие, что формирование установок, связанных с определенными понятиями, – обычно неосознанное – может ощутимо влиять на наше поведение. Один пример известен как “эффект леди Макбет”. В 2006 году в журнале Science вышла статья о том, что, когда исследователи просили участников эксперимента переписать текст об аморальных поступках, те потом с большей вероятностью хотели купить мыло, а просьба вспомнить что-то неприглядное из собственных деяний заставляла их чаще брать при выходе из лаборатории дезинфицирующую салфетку (“Проклятое пятно!”). Здесь воздействие оказывалось без словесных установок: получалось, что мозг работает куда более связно и целостно, чем мы полагали, что между понятиями и концепциями, вроде бы связанными очень условно, образуются прочные сшивки. В данном случае это казалось свидетельством некоего глубинного наложения понятий морали и чистоты. Авторы статьи утверждали, что эти результаты могут даже объяснить, почему омовение рук является частью столь многих религиозных ритуалов по всему миру[59].

Канеман также сделал обзор исследований “денежного прайминга”. В другой статье, вышедшей в Science в том же 2006 году, рассказывалось, как социальные психологи обнаружили, что, ненавязчиво напоминая людям о деньгах – скажем, сажая их за стол, где по случайности стоит