Адское пламя (Комментарий к неизданной Антологии) - Геннадий Прашкевич

Принимая "расположение" Агранова к нему за чистую монету, Чаянов дружески объяснял ему, что ни к какой партии он не принадлежал, никаких контрреволюционных действий не предпринимал. Тогда Агранов начал ему показывать одно за другим тринадцать показаний его товарищей против него...

Показания, переданные ему Аграновым, повергли Чаянова в полное отчаяние - ведь на него клеветали люди, которые его знали и которых он знал близко и много лет. Но все же он сопротивлялся. Тогда Агранов его спросил: "Александр Васильевич, есть ли у вас кто-нибудь из товарищей, который, по вашему мнению, не способен солгать?" Чаянов ответил, что есть и указал на профессора экономической географии А.А.Рыбникова. Тогда Агранов вынул из ящика стола показания Рыбникова и дал прочитать Чаянову..."

Вообще-то все советские Антологии следует снабжать подобными комментариями...

В 30-е годы, когда власть, наконец, утвердилась, процесс создания Нового человека пошел полным ходом. Фантастически переплетались судьбы авторов и героев. Впрочем, давно замечено, что нет ничего более фантастичного, чем просто сама, такая часто обыденная жизнь. Можно лишь представлять сейчас, с каким чувством вчитывался Михаил Булгаков в страницы повести А.В.Чаянова "Венедиктов, или Достопамятные события жизни моей (в подзаголовке: Романтическая повесть, написанная ботаником Х., иллюстрированная фитопатологом У."

"Как я могу отблагодарить тебя, Булгаков! - сказал Петр Петрович, протягивая мне бокал. - Сам Гавриил не мог бы принести мне вести более радостной, чем ты! Эх! если бы ты мог что-нибудь понимать, Булгаков!"

И далее: "...все более хмелея, повторял ежеминутно: "Эх, если бы ты что-нибудь понимал, Булгаков!"

И далее: "Я - царь! А ты червь предо мною, Булгаков! Плачь, говорю тебе!"

И еще далее: "Смейся, рабская душа!"

И, наконец, уже совсем пронизанное тоской: "Беспредельна власть моя, Булгаков, и беспредельна тоска моя; чем больше власти, тем больше тоски".

Именно "Венедиктов" должен был украсить Антологию, а вовсе не фантастическое "Путешествие моего брата Алексея в страну крестьянской утопии..."

Эх, если бы ты что-нибудь понимал, Булгаков!..

"Не могу же я пойти к самому Ленину и спрашивать: дорогой товарищ, объясните мне все окончательно, - писала в рассказе "Мои преступления" нежнейшая, изысканная, неоцененная Наталья Бромлей (1889-?). - А кому я могу довериться, будучи плохого происхождения и с малых лет не доверяя людям? Я нахожу, что большинство людей ниже этих событий, и остаюсь в стороне и занимаюсь строительством в тесном масштабе."

А теперь о повести "Потомок Гаргантюа", поистине антологической.

В некую запретную страну, в которой только что произошло восстание, приходит кентавр по имени Либлинг Тейфельспферд. Железнодорожные сторожки, мосты, вагоны, баржи с бойницами, зубные щетки и телефоны - мир прост, обычен; и в то же время это невероятный мир, до предела заполненный страстями. Читая повесть Натальи Бромлей невольно вспоминаешь рассуждения героини "Рассказа об одном романе": "Сидишь и думаешь: как невероятно скупы, глупы и расплывчаты реальные люди и до какой степени мы, выдуманные, интереснее их! Мы всегда и все гораздо более концентрированы духовно, в нас больше поэзии, лирики, романтизма..."

Поэзией, лирикой, романтизмом, горечью страшной полны повести и рассказы Н.Бромлей.

"Он кричал так, что над скулами его образовались провалы, рот разодрался, щеки нависли тряпичными складками, а глаза погасли. Таковы были во все времена лица наемных крикунов и добровольных глашатаев лжи..."

От каждого героя Н.Бромлей падает четкая тень, они не флатландцы, они во плоти, они слышат и видят, и сами вторгаются во вторгающийся в их души мир.

"Так кто же здесь хотел свободы и когда?" - спрашивает кентавр Либлинг, потрясенный человеческим предательством. И его жестокая возлюбленная отвечает: "Никто и никогда. Хотели хлеба и покоя. Все обман."

Бездонное небо.

Птицы и самолеты.

Полуденный сожженный Ташкент...

Не сто, а двести листов. Для настоящей Антологии сто мало. Но если уж и пятидесяти не найдется, повести Н.Бромлей войдут в Антологию вне всякой конкуренции. Заслуженная артистка РСФСР, она играла во МХАТе, в Ленинградском театре драмы им. А.С.Пушкина, в конце 40-х была режиссером театра им. Ленсовета, но в памяти осталась прежде всего двумя книгами "Исповедь неразумных" и "Потомок Гаргантюа", вышедших в 1927 и в 1930 годах в Москве в издательствах "Круг" и "Федерация".

"К Вере пришла подруга и стала говорить о большевиках, что они бывают только природные, а впоследствии ими сделаться невозможно. Материализм должен быть в характере человека, и кто таким не уродился, а про себя это говорит, тот притворяется для хвастовства и чтобы всех оскорбить."

Так умела писать Н.Бромлей.

А тот материализм, о котором толковала случайная подруга Веры, без всякого сомнения, был одной из главных черт характера еще одного писателя, без вещей которого настоящей Антологии советской фантастики быть не может.

Сергей Буданцев (1896-1940). Расстрелян.

"Я хорошо помню этого полноватого, но статного, рослого, легкого в движениях, на редкость обаятельного человека, - вспоминал о Буданцеве Юрий Нагибин. - Музыкальный, певучий, отличный рассказчик, остроумец и редкий добряк, он был очень популярен среди своих коллег, что не помешало кому-то состряпать лживый донос."

Книги С.Буданцева надолго исчезли из обихода, а фантастическая повесть "Эскадрилья Всемирной Коммуны" до сих пор ни разу не переиздавалась.

Сразу отмечу поразительную деталь: в повести "Эскадрилья Всемирной Коммуны", выпущенной в библиотечке "Огонька" в 1925 году, Сергей Буданцев пророчески предсказал кончину Бенито Муссолини. Этого Муссолини, главу кабинета последнего капиталистического государства в мире ( понятно, имеются в виду события, разворачивающиеся в повести), вешают в 1944 году (!!!), правда, не итальянцы, а восставшие туземцы Мадагаскара.

Как многие вещи тех лет, повесть С.Буданцева написана в форме некоего сухого отчета, местами она настолько бесстрастна и лишена стилистических красот, что, кажется, автора вообще не интересовала литературная часть дела.

Но это не так. Писать он умел.

"Так, борясь с дремотой, держа путь на низко сидящую Большую Медведицу, соблюдая совет, - повернув голову влево, ехать прямо, пробивался он в ночи. Тьма кружила голову резким дыханием распускающейся растительности, тьма жалила укусами комаров, тьма подвывала шакалами, тьма таила пропасти; пустыни неба и земли сомкнулись, чтобы поглотить Михаила Крейслера. Слева, с северо-запада, затирая узкую полоску отблесков зари, всплывала туча, ее начинали прошивать, словно притачивая к земле, иглы молний..."