Разные судьбы - Михаил Фёдорович Колягин

мимо вагона поплыли знакомые деповские корпуса, Валерий крепко стиснул Николаю плечи, будто боясь упустить последнюю нить, связывающую его с родными местами. Пока не кончился их участок дороги, где сотни раз они проезжали на своих паровозах, земляки не отходили от открытой двери теплушки. За окном, вперемешку со станционными пристройками, мелькали деревья с раскаленными докрасна листьями, а дальше за деревьями бежала по-осеннему золотистая земля Урала. Где угловатыми скалами, где волнистыми складками, покрытыми лесом, кружилась она далью, словно занося широкую руку, чтобы обнять земляков на прощание.

Валерий грустил недолго.

На большой станции должны были обедать. Николай отстал от Зорина. Направляясь к середине состава, он еще издалека услышал восторженные возгласы и дружные аплодисменты. Приблизившись, увидел: виновником веселого оживления был земляк Николая. Валерий забрался на платформу, напротив вагона-кухни, и читал наизусть басни Михалкова. После каждой басни раскланивался, как артист, прикладывая руку к сердцу. Потом его сняли с вагона и начали качать. Николай был искренне рад за него. Теперь на каждой остановке около их вагона собирались призывники со всего поезда.

Валерий декламировал, пел сатирические куплеты, имитировал детские голоса, подражал различным животным. Его репертуар был неистощим.

Как-то в порыве великодушия, хмельной от похвал, Валерий заговорил с земляком.

— Не горюй, Коля! Приедем на место — меня обязательно в ансамбль возьмут. А там заведу знакомство с командирами и тебя на тепленькое место пристрою. Смотришь — и три года незаметно пролетят.

Однажды ночью по вагонам раздалась команда:

— Выгружайсь!

Поезд остановился на глухой таежной станции. Около единственного деревянного домика горели две лампочки, а по обеим сторонам дороги хмурился молчаливый лес. Призывников влили в отдельный железнодорожный батальон. Предстояло прокладывать через тайгу новую железнодорожную ветку. Сначала строили для себя жилье — длинные бараки, а пока ютились в палатках. За всю осень ни разу не видели солнца. Согревались работой. К концу октября переселились в бараки и сразу же, словно ожидая этого, нагрянула зима.

Буря бушевала по тайге, ломая деревья.

Батальон приступил к строительству деревянного моста через таежную речушку.

— Погибнем мы тут! — ныл Зорин, втягивая голову в плечи.

— Никто еще не погиб. Нашим отцам на фронте потруднее приходилось, — возражал Николай. — Закаляйся, Валерий, на пользу пойдет.

Работали в две смены, меняясь каждый час. Одни залезали на сваи и выпиливали электрической пилой «замки», а другие грелись у костров, разведенных прямо на льду речки. Крутой берег немного защищал от ветра.

У Валерия дело совсем не клеилось.

Из непослушных на морозе рук часто вываливалась пила и падала вниз. То и дело приходилось слезать за ней.

— Ты побегай и руками помаши. Вот увидишь — согреешься, — подбадривал сверху Николай.

Валерий молча поднимал пилу и снова лез на сваю. В казарму приходил в подавленном настроении, молча раздевался и засыпал сразу же, как только доносил голову до подушки.

Но однажды Зорин возвратился с работы бодрым, отогрел руки около круглой, обитой черной жестью печки и, к удивлению всех, не лег спать. Согревшись, вышел на улицу и направился к штабному бараку. Найдя дверь заместителя командира батальона по политчасти, постучал. За столом сидел полнолицый майор с седеющими волосами.

— Разрешите, товарищ майор? Рядовой Зорин.

Майор внимательно посмотрел на вошедшего.

— Зорин? Это вы ребят дорогой веселили?

— Так точно! — вытянулся Валерий.

Майор оживился:

— Мне о вас рассказывали. Молодец!

Лицо Валерия просветлело.

— Так вот, я в ансамбль хотел…

— Ансамбля у нас нет, — мягко перебил его майор, — а свою художественную самодеятельность при батальоне мы создадим и руководитель уже есть. Консерваторию в Ленинграде закончил. Теперь надо способных хлопцев подобрать, вроде вас. Вы тоже учились?

— Нет, — упавшим голосом произнес Валерий, — так я… после работы.

— Не беда, — подбодрил его майор, — и здесь вы после работы будете заниматься. Времени хватит.

Зорин опустил голову. Мечта об ансамбле провалилась.

— «Нашли дурака, после работы, — думал Зорин, возвращаясь в барак. — Что я им, двужильный?»

На другой день Валерия положили в санчасть. Поморозил ноги. Почти всю зиму с небольшими перерывами Зорин пролежал в батальонной санчасти. На работу его больше не посылали, заставляли топить печки. Он побледнел, похудел, и Николай жалел его. Не помогало Зорину ни усиленное питание, ни богатые посылки с продуктами из дому. Врачи стали подозревать у него заболевание легких. Хотели отправить в окружной госпиталь, но Валерий запросился домой. В их городе есть знакомый профессор, который лечит туберкулез. Вот если бы отпустили домой.

В апреле Колосов провожал своего земляка до станции. Дорогой наказывал передать привет знакомым в депо, по-дружески советовал беречь себя. Зорин вдруг остановился.

— Ладно, Коля, возвращайся. Дальше я сам донесу. Спасибо.

— Ты же слабый. Тяжело тебе, — возразил Николай, не отдавая чемодана, но, взглянув на Зорина, замолк. Многие безнадежно больные ведь не любят, когда напоминают им о их беспомощности.

— Ты что, жалеешь? — усмехнулся Зорин. — А мне тебя жалко. Долго тебе еще здесь припухать.

— Припухать? — удивился Колосов. — Мне здесь не тошно. — И видя, что Зорин в сомнении покачал головой, заговорил убежденнее: — Скоро батальон паровоз получит — на него перейду. Домой с правами приеду.

— Хочешь, посоветую, как отсюда выбраться?

— Как? — Колосов поставил чемодан на дорогу.

— А вот слушай. Ты думаешь я больной? Дудки. Я врачей все время темнил.

Колосов удивленно поднял брови.

— Чего на меня уставился? Непохож я на здорового? — усмехнулся Валерий. Он с удовольствием, до хруста в суставах, потянулся и показал на большое кряжистое дерево, что росло у дороги. — Я такой же больной, как этот кедр. А что худой, беда небольшая. Мясо нарастет, были бы кости.

Николай чувствовал, как наливается кровью лицо и темнеет в глазах. Сдерживая себя, он с презрительным спокойствием посмотрел Зорину в глаза, смерил его взглядом с ног до головы и выдохнул:

— Подлец!

И повернувшись, зашагал обратно.

Но Зорин нагнал его, забежал вперед и загородил дорогу.

— Ты что, поверил? Я же пошутил! Это капитан один рассказывал, со мной вместе лежал в госпитале. У них такой мудрец нашелся. Сразу разоблачили. А я действительно больной. Видишь?

Он тяжело и сухо закашлял. На глазах выступили слезы.

— Коля! Неужели донесешь на меня? Вернут, родных не увижу. Умру здесь.

Николай сплюнул под ноги:

— Уйди, гад, с дороги, а то последний дух из тебя вытряхну. Ну!

В казарме, кроме дневального, никого не было. Николай лег на кровать.

«Каков гад! Больным притворялся», — злился про себя Николай.

Но через несколько дней забыл о Зорине.

Летом в батальон пригнали два паровоза. Николая назначили помощником машиниста, а через год он, закончив курсы, получил право на управление паровозом.

5