Крылья - Элина Градова

на грудь, как не закипает от его жара, не представляю. Наконец, утоляет жажду, опять падает без сил,

— Спасибо, Ксюш, — шепчет еле слышно, значит, не в бреду.

Нахожу в комоде простыню, приходиться снова его тревожить, стелю, как лежачему, сначала один край, потом, переворачиваю его на постеленный, и расправляю второй.

Пристраиваю флакон с раствором антибиотика над кроватью. Картинка там у них, какая-то, снимаю, пусть лекарство повисит. Перетягиваю руку жгутом, нахожу вену, ставлю капельницу. Санька, вроде лежит спокойно, надеюсь, метаться не будет, предупреждаю,

— Сань, ты только рукой не шевели, пожалуйста, — вроде моргнул, значит, в сознании.

Остаюсь наблюдать пациента. Любимого пациента, сама себе, всё-таки, признаюсь в этом… Может, и не осознала бы, а тут напугалась очень! Что, если бы про цветы не вспомнила? А, если бы ключ у Катьки не взяла? Подумать страшно, опоздай я на день — два, выжил бы? Отёк лёгких, и адьёс амиго! Даже думать не хочется, всё-таки, Бог есть! Ни за что не простила бы себе, случись непоправимое…

Заодно поливаю оставшиеся растения, собираю с пола простыню и футболку, тащу в ванную. Осматриваюсь. А у них ничего, миленько. Чувствуется женская рука, в квартире порядок. Диван, кстати, стоит почти там же, где и мой, разве что, немного ближе к окну. Чего тут удивляться, планировка сама наталкивает, куда, что поставить.

Раскладываю лекарства на тумбочке, что ещё может пригодиться. Санька, кажется, заснул. Трогаю лоб, жар, вроде, спадает, пытаюсь укрыть, отталкивает одеяло, значит, температура ещё не совсем в норме. Сажусь на край дивана, жду… и схожу с ума. Бледный, тёмные спутанные волосы откинуты назад, лоб в испарине. Оброс уже, щёки впали. Под глазами тени залегли, да ещё и ресницы оттеняют, ох, уж эти ресницы! Мне бы такие… Нос заострился, губы потрескались, дышит тяжело, милый мой… Дай, хоть разгляжу тебя, пока не видишь. Красивый, по-настоящему могучий разворот плеч, грудные мышцы выпуклые, чётко очерчены, ниже рёберных дуг провал живота, чуть напряжётся, и виден будет упругий пресс кубиками. Откуда эти странные кровоподтёки по кругу? Надо будет спросить… Чёрная дорожка волос, широко начинаясь над грудиной, длинным треугольником сбегает к солнечному сплетению, немного сужаясь и тая, и вновь расширяется на животе и вокруг пупка, образуя густые заросли… дальше, даже не гляжу, начинаю не о том думать…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Где были мои глаза десять лет назад? Впрочем, как и всегда, на пятой точке. В семнадцать трудно разглядеть в нескладном худом мальчишке, героя своих грёз через десять лет. Да и не бывает первых отношений на такой длительный срок. Где вы, восхитительные мгновения первой любви, сладкий вкус неопытных поцелуев, неловкий румянец, всякий раз расцветающий на щеках от робких запретных прикосновений или даже только от мыслей о них? Куда это всё девается потом? Почему всю трепетность и нежность нещадно смывает жизненный опыт разочарований и цинизм здравого смыла? Словно разбиваются розовые очки, и остаётся лишь память, память о чувствах, но не они. По крайней мере, не знаю я крепких длительных браков со школьной скамьи, если только в кино…

Флакон с лекарством наконец-то, пустеет, Сашка, вроде бы, заснул, освобождаю руку. Катетер надо оставить, через несколько часов снова капать приду. Прикасаюсь губами ко лбу, температура пришла в норму, если и не совсем, то почти. Тихо ухожу к себе…

В курсе ли Катюха? Не позвонить ли соседке, дело то не шуточное? Да, может, уже и в курсе и даже в пути? А, если нет, стоит ли нервировать девчонку, у них там ночь уже, наверное. Дождусь утра. Да и проку от неё немного, больше суеты ненужной. Пока выходные, я Саньку не оставлю, а там, оклемается и сам её вызовет, а если, что-то пойдёт не так, к себе в больницу уложу…

Дома становится тревожно, всё равно, делать ничего не смогу, так какой смыл сидеть и дёргаться, если все мысли там, этажом ниже. Да и, не дело это — оставлять пациента без присмотра в момент кризиса. Тем более, любимого пациента. Беру подушку и спускаюсь…

Сашка спит, дыхание ровное, и лицо расслаблено. Задерживаюсь около него ненадолго, рука сама тянется провести по волосам, коснуться горячей груди, живота. Спи, Петровский, поправляйся, очнёшься, не прикоснусь, обещаю…

Моё спальное место нынче не очень комфортно, но зато, не просплю. Придвигаю кресло к дивану, чтобы в поле зрения был, и не вскакивать каждую минуту. Подушка под шеей валиком, тоже не айс, но, тем не менее, незаметно засыпаю…

Просыпаюсь мгновенно от Сашкиного крика,

— Серый, не надо! Уходи, Серёга, бегиии!..

Кидаюсь к нему. Спросонья врубаюсь не сразу, что он в кошмаре. Осознав, хватаю за руки, тормошу,

— Милый, мой, проснись, это всё сон!

Он резко садится, глаза дурные. Обнимаю его, прижимаю к себе и глажу по волосам,

— Просыпайся, Сань, — спасаешь какого-то Серёгу, а сам в огне… Сжимает меня крепко, так что дух вон, потом, что-то бормочет и медленно опадает на постель, так и не очнувшись. Снова температура скакнула, ещё колю жаропонижающее и, не в силах дождаться результата, иду на кухню. Где-то у Катюхи должен быть уксус. Нашла. Развожу с водой, беру чистое полотенце. Уксусные примочки ко лбу, шее, запястьям — метод, конечно, средневековый, но эффективный. Дышит тяжело, тело, как печка, полотенце очень быстро делается горячим и почти высыхает, мочу снова и так меняю несколько раз. Клюю носом, но дожидаюсь, когда жар спадёт, только после этого позволяю себе задремать…

Глава 3

Александр

Кажется, жив… Лежу, болит всё до последнего сустава. В голове обрывками проносится командировка, особенно последние трое суток. Непрерывный дождь, ливень. Будто небеса разверзлись и сомкнуться только тогда, когда смоют до основания и эти горы, и дорогу, и селения, и наивных самоуверенных людишек, возомнивших, что могут удержаться на этой неудобной земле. Уже есть раненые и пропавшие без вести, вывезти никак, помощь доставить никак, узкую серпантинную ленту дороги, размыло селем и завалило обломками породы, смываемыми сверху мощным ливнем. О малой авиации тоже речи не идёт. Прогноз неутешительный, ждать штиля не приходится, когда на кону человеческие жизни… Водоотталкивающая одежда уже ничего не отталкивает, набухла и сковывает