Пещера - Тим Краббе

Поездка затянулась, и уже начало темнеть, когда в кузовах двух грузовиков их доставили в лагерь – на лужайку, предназначенную исключительно для них, на берегу реки Урт, близ городка Ла-Рош. Из большого ящика достали центральную палатку, а из двух маленьких – палатки, в которых им предстояло спать по двое. Распространялся аромат сваренного на скорую руку вермишелевого супа; в тумане, поднимавшемся с реки, они все вместе устанавливали центральную палатку, и Аксел сказал Эгону:

– Будем спать в одной палатке, хорошо?

В тот же вечер, чуть позже, Эгон выкурил свою первую в жизни сигарету, отчего слегка обмяк и впал в смешливое настроение. Аксел признался, что добавил в сигарету немного гашиша. На другой вечер Аксел принес бутылку вина, которую он, как уверял, украл в Ла-Роше. Эгон и раньше пил вино, но никогда в таких количествах. На следующий день после долгой прогулки по городу Аксел затащил Эгона в магазин, где накануне стянул бутылку. И пока хозяин магазина за прилавком обслуживал клиента, Аксел взял с полки еще одну и улизнул на улицу. Эгон же остался стоять, как парализованный. Хозяин не сводил с него глаз. Эгон быстро схватил пачку жвачки, расплатился и вышел из магазина. Владелец догнал его и заставил вывернуть карманы.

– Чтобы больше сюда ни ногой! – пригрозил он.

– Хорошо, – сказал Эгон.

Неподалеку, на тротуаре, сидел Аксел – бутылка стояла рядом с ним.

Так же, как и Эгону, Акселу только что исполнилось четырнадцать. Он был сыном директора больницы в Хилверсуме. По его словам, он уже «делал это» с шестью девицами, в том числе и с тридцатидвухлетней женщиной, женой врача в больнице отца. Порывистый, нервный, властный, он внушал постоянный страх: будто отойди ты от него хоть на шаг, пропустишь что-то важное, или же вот-вот в лагерь нагрянет полиция и арестует соучастников кражи вина. Он обожал покер и обучал этой игре всех желающих. По вечерам, а иногда и днем у бассейна велись крупные карточные сражения, которые из-за больших ставок в конце концов запретили; к тому же Аксел – было дело – ударил одного из мальчиков, обвинившего его в жульничестве (он выиграл тогда больше ста гульденов).

Чтобы спровоцировать Аксела на какой-то поступок, стоило лишь повесить табличку «Вход запрещен». Рядом с лагерем имелась такая табличка – у территории, где размещались склады, грузовики, большие кабельные катушки и две черные башенки, похожие на опрокинутые солонки, под которыми останавливались машины для загрузки. О содержимом груза никто не знал.

Когда они однажды всей гурьбой проходили мимо, Эгон громко поинтересовался, что же все-таки может находиться в этих солонках. И тут же понял, что натворил. В мгновение ока Аксел проник на территорию и залез на одну из солонок. Из здания склада выскочил разъяренный мужчина. Вожатый Кейс, который умолял Аксела слезть с лесов на вокзале, попытался успокоить его. Аксел же, балансируя на краю солонки, орал во все горло:

– Она пустая! Здесь ничего нет!

Не обращая внимания на ругань сторожа, он спустился вниз и с помощью нескольких известных ему слов по-французски сумел выяснить предназначение солонок: зимой там хранили реагент для обработки дорог.

– Наглецам принадлежит полмира, – сказал кто-то.

– А грубиянам – вторая его половина, – ответил Аксел.

Они гуляли по ярким маковым полям, изредка натыкаясь на увязшие в болотах танки, оставшиеся после битвы за Арденны; катались на байдарках и купались в речке и бассейне; посетили пещеру, видели соколиную охоту возле руин замка Ла-Рош, могилу умершего молодым нидерландского поэта; сидя у костра, рассуждали о войне во Вьетнаме и спорили, кто лучше: «Битлс» или «Роллинг стоунс». Во время одной из таких прогулок началась жуткая гроза: оглушительные удары грома раздавались так близко, что до смерти перепуганные девчушки кидались в объятия мальчиков (Марьоке – в объятия Эгона). Все вместе они бросились бежать и спрятались в сарае, сотрясавшемся от громовых раскатов и проливного дождя. Там сладко пахло мокрым деревом и землей и было так же темно, как в их палатках при отходе ко сну. Марьоке и Эгон сидели рядом на двух опрокинутых ведрах, смеясь друг над другом при каждом новом ударе грома; Вера и Флорри разлеглись на маленьком стоге сена, пожевывая соломинки; Кейс наблюдал за ними, а Аксел взобрался на трактор, завел мотор и протаранил дверь сарая.

Вечером в палатке после сигнала гонга, означавшего, что пора гасить свет, Аксел собрался уходить.

– Ты куда? – спросил Эгон.

– К Вере.

– К Вере? Сейчас? Зачем?

– Трахаться, – сказал Аксел и вылез из палатки.

Эгон просто обалдел. Его приятель только что покинул палатку и ушел «трахаться»! Звучало невероятно, но Эгон чувствовал, что это правда. Как же все это произошло? Эгон не заметил, чтобы Аксел слишком часто бывал в обществе Веры. Его, кстати, это удивляло: Вера была отличной девчонкой, а Аксел постоянно кичился своими подвигами, хотя Эгон и воспринимал это как простое бахвальство. Но как же удалось Акселу ее соблазнить? Наверное, не зря они шептались в поезде? Или ее впечатлила история с трактором? Но как? Если, к примеру, он сам бы завел этот трактор, то где гарантия, что в данный момент он был бы на месте Аксела? И к тому же, это ведь Вера! Семнадцатилетняя девчонка! Она перечисляла им марки машин, в которых мальчики отвозили ее на вечеринки. Настоящая женщина! А Акселу всего четырнадцать – на несколько месяцев старше Эгона!

Эгон откинул тент и выглянул наружу. Было туманно и темно. Он видел силуэты в центральной палатке, освещенные фарами неслышимой машины, которая повернула где-то в горах, и стоявшие вкруг маленькие палаточки. Дальше – черный лес. Это казалось невероятным: Аксел трахался. Сейчас. Трахался с Верой.

Еще не успев до конца отдышаться, Аксел вернулся на удивление быстро, глаза горели. Все произошло за лагерем, возле тропинки, откуда начинались лагерные прогулки, сказал он. У Веры груди, в которых можно заблудиться. Нет, они договорились об этом еще до грозы. Просто он сказал ей, чтобы в полдвенадцатого приходила к тропинке. Нет, он не сказал, для чего. Но для чего же еще? Чтобы смотреть на звезды?

– Но почему Вера согласилась? Она влюблена в тебя?

– Откуда я знаю? Потому что парни для того и существуют, чтобы трахаться с девчонками, а девчонки – с парнями.

Они не предохранялись. По крайней мере он. Выбрасывать его бесценное семя в мешочек? Ну уж нет – в женщину, там его место.

– А вдруг Вера забеременеет?

– Тогда забеременеет Вера. Не я. Парашют нужно иметь, если хочешь прыгнуть из самолета. Когда-нибудь видел человека, прогуливающегося с парашютом? Нет, потому что он не может упасть. Все, я пошел спать.

Он тут же заснул. Эгон вспомнил Веру, лежавшую на стоге сена с соломинкой во рту в предвкушении вечера, когда они займутся любовью.

Холм на другой стороне речки был густо усыпан черничными кустами. Следуя лагерной традиции, ребята, разбившись на пары, в один из последних вечеров отправлялись по ягоды. После чего варилось варенье, и в зависимости от урожая каждый увозил одну-две баночки домой. Но главное, по словам мальчика, уже отдыхавшего в лагере раньше, заключалось в том, что влюбленные парочки наконец получали возможность побыть наедине.

После ужина и вечерней уборки стали компоновать пары. Эгон рассчитывал пойти за черникой с Марьоке, но только собрался ей об этом сказать, как Аксел, который сам шел в паре с Флорри, подвел к нему Веру.

С корзинками, сумками и пакетами, они по камням перебрались через речку, и в труднопроходимых местах мальчики обязаны были подавать девочкам руку. Они рассеялись по холму. Эгон и Вера залезли почти на самый верх. С высоты была видна речка Урт, построенная ими в тот день дамба, лагерь на другой стороне, где вожатая Мария выставляла на стол из коробки баночки для варенья (если внимательно прислушаться, можно было даже услышать их стук). На секунду у подножия холма он увидел голову Марьоке. Эгону показалось, что она тоже на него смотрит. Он улыбнулся ей, но не мог понять, улыбнулась ли она ему в ответ. Ее голова снова исчезла за кустами.

Эгон и Вера собирали чернику молча, иногда останавливаясь, чтобы поесть ягод. Эгон не понимал, почему Аксел не пошел с ней сам. И что, интересно, она чувствует, когда тот гуляет сейчас с ее сестрой? Их нигде не было видно.

Эгон то и дело смотрел на покрытую нежным пушком верхнюю часть ее бюста, выступающего из-под свитера. А когда она наклонялась вперед, ему открывалась еще более волнующая картина. Аксел же видел эти груди обнаженными. И держал их в руках!

И, конечно же, находясь рядом с ним, соседом Аксела по палатке, так близко, она не могла об этом не вспоминать. Перед ним была девушка, которая думала о сексе и о том, как сама недавно занималась «этим».

Она посмотрела на него, держа две ягодки на кончике пальца, и ему почудилось, что она вот-вот положит их ему в рот, но она съела их сама. От всей уже съеденной черники у нее были черные губы.