Зорро - Александр Волков

— Сейчас мой господин сам увидит, насколько его хватит, — пробормотал Тилькуате. — Иди за мной!

— Ты хитрая индейская лиса! — буркнул Роке. — Называешь меня господином, а сам командуешь мной, словно бараном, которого ведут под нож!

— Господин шутит, — сухо усмехнулся Тилькуате. — Стоило мне тащить его в такую даль, чтобы прикончить, когда я мог запросто сбросить его в пропасть, не так ли?..

— Да, ты прав, — сказал Роке, почувствовав на воспаленных веках осторожное прикосновение теплых влажных лепешек. Боль мгновенно прошла, и обрадованный этим Роке не сразу почувствовал, как Тилькуате завел его руки за спину и стянул запястья кожаным ремнем. Он попробовал высвободить руки, но индеец ребром ладони ударил его под колени, а когда Роке ничком рухнул на каменную плиту, так крепко затянул петлю, что края ремня врезались ему в кожу.

— Что ты делаешь, идиот! — испуганно вскрикнул ковбой, пытаясь пошевелить одеревеневшими пальцами.

— Сейчас ты увидишь золото, — сурово прозвучал в ответ голос Тилькуате. — Ты ведь хотел только увидеть его, не правда ли?

Индеец склонился над Роке так низко, что тот почувствовал на своем лице его ровное глубокое дыхание.

— Открывай глаза! — тихо приказал Тилькуате, едва прикасаясь кончиками пальцев к травяным лепешкам на его веках.

Роке медленно, словно раздвигая щель между каменными плитами, начал приподнимать тяжелые веки, и в тот миг, когда тьма на дне его глазниц сменилась алым сиянием, раздался смачный звук плевка и вместе с каплями слюны в зрачки Роке ослепительной лавой хлынул холодный многоцветный блеск драгоценных камней. Неподвижная фигура Тилькуате возвышалась над ним, наполовину закрывая широкий прямоугольный вход в пещеру, сквозь который Роке видел серебристые струи водопада, освещенные лучами восходящего солнца. Его свет проникал под высокие своды и, рассеиваясь в сыром сумрачном воздухе, мириадами искр вспыхивал на гладких гранях сапфиров, топазов, рубинов, аметистов, которые гроздьями свисали с литых золотых истуканов, широким кольцом стоявших вдоль каменных стен.

— Видишь, мой господин, я не обманул тебя! — торжественно и строго прогудел под сводами голос Тилькуате.

— О, да, старик! Ты молодец! Умница! — визгливо захохотал Роке, качаясь из стороны в сторону и пытаясь подняться с колен. — Развяжи меня! Я хочу потрогать все это!.. О господи, да неужто это все теперь мое?! Мое, да?.. Мое?..

Он выпрямился резким судорожным рывком, сильно ударился спиной о неровную каменную поверхность и, упираясь ногами в плиту, стал медленно выталкивать свое тело вверх. Его локти и лопатки попадали в выбоины между камнями, куртка трещала по плечам, а онемевшие ладони до крови обдирались о шершавую стену. При этом Роке вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть в сумраке старого индейца, но его ищущий взгляд натыкался лишь на золотые статуи, смотревшие перед собой бесстрастными выпученными глазами. Солнце поднималось все выше, и теперь его лучи в упор простреливали стеклянную стену водопада и мерцающим калейдоскопом переливались внутри грота.

— Руки!.. Руки развяжи! — громко крикнул Роке, выпрямившись во весь рост. — Я хочу взять все это! Я хочу, чтобы камни пересыпались между моими пальцами, как пересыпаются зерна маиса в ладонях молотильщиков!..

— Ты говорил, что хочешь только видеть клад Монтесумы, — сурово оборвал невидимый голос, — вспомни! Я впервые слышу о том, что ты хочешь потрогать его…

— Не прикидывайся идиотом, старик! — резко перебил Роке. — Полюбовались, и довольно! Развязывай меня, и мы начнем набивать наши мешки всем этим добром!

— Как?!. Что я слышу? — воскликнул голос где-то за его спиной. — Ты хочешь ограбить великого Уицилопочтли?!.

— Ну что ты? Зачем же сразу ограбить? — залебезил Роке, чувствуя, как по его позвоночнику мышью пробежала холодная струйка страха. — Мы возьмем чуть-чуть, совсем немножко, так мало, что твой Уицилопочтли ничего не заметит…

— Ты не в своем уме, бледнолицый! — строго остановил его Тилькуате. — Как ты мог подумать, что великий Уицилопочтли может чего-то не заметить?!

— Нет-нет, я не то хотел сказать, — дрожащим голосом затараторил Роке. — Он, конечно, заметит, но раз уж его великая милость снизошла до того, что позволила мне лицезреть все эти сокровища, то почему бы ему не уделить нам малую толику столь безграничного богатства!

— Ты вновь заблуждаться, приписывая ему заботу о твоем безграничном ничтожестве! — сухо усмехнулся Тилькуате где-то совсем рядом. — У великого Уицилопочтли могли быть совсем другие цели.

— Какие… другие? — спросил Роке, едва шевельнув внезапно пересохшими губами.

— Посмотри на солнце! — коротко приказал Тилькуате. — Сейчас оно войдет в святилище, и тогда ты поймешь цель великого Божества, равного которому нет во всей Вселенной! Выше голову! Выше! Выше!..

Роке поднял глаза и увидел в проеме над ступенями ослепительное золотое сияние падающей воды. В этот миг солнечный диск достиг каменного порога и стал подниматься над ним, словно всплывая со дна прозрачного океана, наполненного мельчайшими бриллиантовыми пузырьками. Твердые пальцы Тилькуате уперлись Роке в подбородок, запрокинули назад голову, и он увидел над собой ярко освещенный грубый лик каменного идола, богато изукрашенный драгоценными камнями и литыми золотыми накладками. Роке почувствовал, как его глаза заливает теплая соленая влага, но в тот же миг страшный удар под ребра обрушил все это великолепие в холодную непроницаемую тьму. Тело Роке обмякло, колени подогнулись, он рухнул на плиту и уже не почувствовал, как нож Тилькуате разрубает его ребра, как сильная рука проникает в его внутренности, сжимает горячее, еще бьющееся сердце и, вырвав его из упругой жилистой сумки в недрах грудной клетки, швыряет к подножию истукана.

Глава 2

Первым услышал стук копыт Бачо, да это было и немудрено, ведь он один из всех четверых лежал на дороге, широко раскинув руки и плотно прижавшись ухом к растрескавшейся от жары земле. Повод уздечки был намотан на его руку и для крепости завязан узлом вокруг запястья, так что даже если бы лошадь вдруг вздумала потянуться к пучку серой, ломкой от сухости травки на обочине дороги, хозяин потянулся бы следом за ней, раздирая рубаху и штаны об острые выступы окаменевшей на солнце глины. Эти выступы сохраняли свою крепость даже сейчас, после холодной ночи, сбросившей на почву избыток воздушной влаги, мелким перламутровым бисером сверкающей на колючих лепешках опунций и словно подернувшей терракотовые складки земли тончайшей серебристо-пепельной вуалью.