Зорро - Александр Волков

— Ушел в полночь и еще не вернулся, — ответил мальчишка, узнав дона Диего и опустив дуло пистолета.

«Так-так, так-так, так-так», — застучало в голове предчувствие. Дон Диего постучал и, услышав негромкий, ослабевший от долгих бдений голос Касильды, легко толкнул дверь. Дон Росендо спал, раскинувшись на смятых подушках, а его сестра сидела перед постелью на низкой скамеечке и не сводила внимательных глаз с бледного лица больного.

— Я боялась, что брат не переживет этой ночи, — вздохнула она, оборачиваясь к вошедшему, — но с первым лучом солнца ему вдруг стало легче: он перестал задыхаться, хрипеть, открыл глаза и впервые за много дней посмотрел на меня совершенно осмысленным взглядом…

— Он что-нибудь сказал при этом? — спросил дон Диего.

— Нет, — ответила Касильда, — но в какой-то миг мне показалось, что впадины его глазниц озарены странным сиянием, придававшим им сходство с маленькими пещерами, стены которых вымощены самоцветами…

— Это похоже на галлюцинацию, сеньора Касильда, — задумчиво пробормотал дон Диего. — Вы, наверное, провели много бессонных ночей возле этой постели?

— Я сбилась со счета, — сказала Касильда, нервно одернув смятый край одеяла. — Но то, что я видела, не было галлюцинацией, уверяю вас!

— Что ж, не будем спорить, — мягко произнес дон Диего. — Все может быть, все может быть…

Он был спокоен; видение все поставило на свои места, и дон Диего мог теперь связать в единую картину не только то, с чем он столкнулся нынешним утром, но и ясно восстановить перед своим мысленным взором то, что происходило ночью без его участия. «Выходит, клад Монтесумы и идол Уицилопочтли действительно существуют, — подумал он. — Так возблагодарим его за то, что он взял одну жизнь взамен другой, не взвешивая их на весах Вечности!..» Он даже прикрыл глаза, представив себе, как суровый старик Тилькуате бросает окровавленное сердце к подножию истукана в глубине пещеры.

— Вы, наверное, устали с дороги, — услышал дон Диего голос Касильды. — Не хотите прилечь?

— Нет, нисколько, — возразил он. — Я думаю, вам это будет гораздо полезнее…

Касильда попыталась спорить, но дон Диего властным жестом дал ей понять, что это бесполезно. Девушка вышла, а он сел на ее место и, глядя на спокойное лицо спящего друга, отпустил свои мысли бродить там, где им вздумается. Диего купил ранчо в шестидесяти милях к северу от владений, доставшихся брату и сестре после смерти их дяди, погибшего от укуса гремучей змеи. Ничего необычного или подозрительного в этом прискорбном случае как будто не было, если не считать того, что змея каким-то образом очутилась под крыльцом и впилась в лодыжку хозяина дома как раз в тот момент, когда он ставил ногу на ступеньку. Случилось это утром, когда дядя в халате и тапочках на босу ногу спускался во двор, чтобы посадить на цепь дворового кобеля, серого с песчаными подпалинами волкодава, дважды спасавшего жизнь своего господина. Первый раз это было в горах, когда сорвавшийся камень ударил дона Лусеро — так звали дядю, — и едва не сбросил его в пропасть, а в другой — когда затаившийся в ветвях сейбы ягуар стальным комком мышц и когтей упал на его плечи. И дважды пес не подкачал: первый раз он схватил хозяина за рукав и держал до тех пор, пока дон Лусеро не пришел в себя настолько, чтобы по свисающим корням выкарабкаться из бездонной пасти ущелья; а ягуара он просто загрыз, вцепившись ему в загривок и в осколки раскрошив клыками шейные позвонки хищника.

Но против ползучей, затаившейся под ступенькой смерти волкодав оказался бессилен. Впрочем, когда хозяин вскрикнул и ногой сбросил с крыльца чешуйчатую гадину, пес в мгновение ока раздробил в челюстях ее плоскую, покрытую блестящими щитками голову, но на этот раз спасение запоздало: яд, подхваченный током крови, уже растекался по телу дона Лусеро, обволакивая его мозг и сердце черной вуалью смерти.

После смерти дона Лусеро его ранчо вместе с обширными окрестностями, где в лесах еще находили каменные статуи индейских богов, какое-то время считалось выморочным владением; наследники не объявлялись, а оставшиеся без хозяйского глаза пеоны кое-как ковыряли плугами истощенную землю, бросая в неглубокие борозды редкие, желтые, как зубы старой лошади, зерна маиса. По закону выморочные земли отходили во владение штата, и уже совет решал, в чьи руки их передать. Так должно было случиться и на этот раз, препятствий не было, если не считать тяжбы, возникшей между монастырем, настоятель которого, дон Иларио, горел священным желанием стереть в пыль увитых лианами истуканов, и сеньором Манеко Уриарте, владельцем обширных хлопковых, кофейных, бобовых и прочих плантаций, где от зари до зари гнули тощие спины пеоны всех возрастов и цветов кожи.

Подавая прошение на безнаследные земли, сеньор Манеко подколол к своим бумагам неширокую, аккуратно расчерченную бумажную полоску чека, где в одну из черных типографских клеточек была от руки вписана довольно круглая сумма. Все бумаги получили быстрый ход; исключение составила лишь подколотая полоска, как бы сама собой скользнувшая в рукав секретаря и вскоре обращенная в упругие, как осока, банкноты с портретом президента в увитом малахитовыми завитушками овале.

Дело близилось к скорому и благополучному для дона Манеко окончанию и, наверное, завершилось бы передачей земель новому хозяину, если бы не вмешался настоятель монастыря, дон Иларио. Бледный, изможденный долгими постами и молитвами, он возник в присутствии, где вершилось правосудие штата, подобно призраку Савонаролы, покинувшему вероломную Флоренцию и перелетевшему океан с единственной целью: уничтожить, стереть в пыль дьявольских истуканов, порожденных на свет дремучими и кровавыми суевериями язычников-индейцев. И хотя секретарь, с которым дон Иларио тут же, с порога, вступил в перебранку, попытался было в изящных выражениях доказать, что густо оплетенные лианами и наполовину утонувшие в трясине каменные страшилища уже давно не требуют кровавых жертв и годятся лишь на то, чтобы пугать дроздов на бобовых полях, настоятель оставался непреклонен. Нетерпеливо выслушивая спокойные и даже как бы несколько ленивые — жара, сиеста — доводы секретаря, он не переставал перебирать четки, шептать молитвы, воздевать к закопченным балкам потолка худые бледные руки, а когда обессиленный его упорством секретарь умолк, ткнул в служителя закона пальцем и, угрожая отлучением от церкви, сослался на свою миссию, предписывавшую уничтожение всех свидетельств былого торжества дьявола в ныне принадлежащих христианскому миру землях.

Секретарь струхнул: к его дочери сватался один из самых богатых женихов штата, и отлучение от церкви могло разрушить этот соблазнительный и весьма выгодный во многих отношениях брак. И потому, когда вслед за настоятелем в присутствие явился дон Манеко, со дня на день ожидавший вступления во владение выморочными землями, секретарь с понурым видом подвинул к нему украшенную пышным монастырским гербом бумагу, исписанную угловатым, но твердым почерком.