Джен - Петр Немировский

субботу я остановил машину в районе Вильямсбург, где проживают преимущественно евреи.

В салон через приоткрытое окошко ветер доносил крики ворон, кружащихся над высокими платанами и над крышей синагоги неподалеку. Двери синагоги порой открывались, оттуда выходили мужчины и женщины разных возрастов, некоторые с детьми. Джен была еще там, в здании. Была одна. Одна-одинешенька. Полчаса назад я видел, как она вошла туда, поздоровавшись с какой-то молодой парой.

О чем она молится там, в храме, где звучат томительно-протяжные плачи раввинов? Ходит ли она в синагогу, отдавая дань традиции? Для того ли, чтобы соседи не тыкали в нее пальцем, обвиняя в нечестивости? Чтобы встречаться там с преподавателями еврейской школы, где учились ее дети? Чтобы не терять нужные связи? Быть в толпе?

Что я знал о ее личной жизни, о ее семье? Как-то раз она рассказала мне о своей бабушке, которая чудом выжила в концлагере в Дахау, работая санитаркой в тифозном бараке. В преклонные годы бабушка заболела Альцгеймером, и родственники сдали ее в дом престарелых. Джен из-за этого долго мучилась чувством вины, хотя тогда была еще подростком. Описывая мне последние дни жизни и смерть бабушки, она, и спустя тридцать лет, немного разнервничалась.

Отец Джен, пока не вышел на пенсию, занимал какую-то административную должность в иешиве, мать была домохозяйкой. Еще у нее была старшая сестра Сара. По напряжению в голосе, с каким Джен разговаривала с Саройпо телефону, можно было догадаться, что отношения между сестрами не самые задушевные.

Мне был известен эпизод из ее неудавшейся попытки стать балериной. Неисполненная партия Одетты-Лебедя. Конфликт из-за этого с семьей. Наверняка она испытывала комплекс неполноценности — чувство гадкого утенка, так и не ставшего прекрасным лебедем.

Непонятно, почему Джен остановилась на такой низкой служебной ступеньке, почему не пошла дальше по карьерной лестнице. Ведь могла бы стать и замдиректора клиники. Знаний и медицинского опыта для этого у нее предостаточно. Соблазнилась спокойной жизнью? Прогулки по бутикам, покупку модных тряпок, спа-салоны — всю эту мишуру предпочла карьере?

Либо занималась семьей, детьми, не хватало времени на что-то еще. И так пошло-поехало. А когда стала любовницей Шварца, то и вовсе пропала необходимость напрягаться.

А детишки выросли. Старшая дочь уже улетела из дома; сын — через несколько лет — тоже улетит. Останется Джен одна, в пустом гнезде. Только сапоги-чулки. И старик Шварц.

Помню, в институте одна преподавательница, когда мы обсуждали тему «Кризис возраста у мужчин и женщин» и коснулись так называемого «синдрома пустого гнезда», делилась своими ощущениями, когда ее дети выросли и покинули дом. «Пропали запахи! В квартире пропали запахи моих детей! — говорила она. — Я ходила по квартире и все внюхивалась. Но дом стал пустым и чужим — он не пах детьми!»

Я представил себе Джен в роли «нюхательницы». Дети разлетаются, и, наверное, пройдут годы, прежде чем они почувствуют острую тоску по оставленному дому и матери в нем...

Плачь, Джен! Плачь! Вся твоя личная жизнь — и с бывшим мужем, и со Шварцем — это сделки, бизнес-контракты! Но пусть только Бог судит тебя за твою связь со стареющим мужчиной, у которого есть семья. Пусть только грозное пение раввина, обращенное к Всевышнему, пробуждает в твоей душе сожаление...

Но мне ли, тайно преследующему тебя, осуждать твою жизнь? Я ведь тоже был женат. И, кстати говоря, изменял жене. А вот гляжу, гляжу с тоской, как ты сейчас выходишь из дверей синагоги, где умолкли молитвенные песнопения, где Богу было отдано Богово.

Ты — в черном велюровом пальто и полусапожках. Поправляешь шапочку, перекидываясь словами с какой-то женщиной. Наверное, смеешься. Но твой смех до меня не долетает. Я слышу только вороний грай и гул проезжающих мимо автомобилей.

Ты киваешь головой — быть может, тебя сейчас приглашают в гости на какой-то еврейский праздник. Будете пить кошерное вино и есть кошерные булки. Обсуждать свои дела: чье-то обрезание, или чью-то хупу в дорогом ресторане, или безобразия, которые творятся в благотворительной организации, помогающей жертвам Холокоста.

Между нами — пропасти, которые не преодолеть никакому «Боингу».

Прощай, Джен!..

Она отходит в сторону, останавливается у самого бордюра, достает мобильник. Наверное, как и в прошлую субботу, вызывает такси.

Ждет, переминаясь с ноги на ногу. Слегка передергивает плечами. Зябко. Ноябрьский ветер. Тянет сыростью от черной земли и мокрого асфальта.

Туп-туп. Туп-туп. Каблучки сапог. И... вдруг падает с нее черное пальто, подхватывает его сильным ветром и уносит куда-то — за здание синагоги, за дорогу, за кусты. И сапоги улетают следом. И юбка длинная, и блузка — всё, всё улетает, разрываясь на ветру в клочья!

И... пам-пам-па — плывет белоснежная Джен в балетной пачке. Пам-пам-па... Руки ее трепещут, словно стряхивая с перьев капли воды, грудь волнуется, шея изящно выгнута.

Тихо, сумрачно на ночном озере. Тоскует Лебедь. Плачет ее заколдованная душа. Луна льет с неба свет, тонущий в озерной пучине.

И колдун Шварц бегает вокруг Лебедя, хохочет злобно. Кар-кар!..

Где же принц, юный влюбленный принц, который запустит стрелу и поразит черного Ворона?..

— Ж-ж-ж, — подъехало и остановилось такси.

Джен открывает заднюю дверцу машины. Перед тем как сесть в нее, вдруг оглядывается. Бросает тревожный взгляд в мою сторону...

Глава 8

Дни напролет Френсис пропадал в студии Джеймса: учился звукозаписи, убирал там, пылесосил, относил почту. А в свободное время, когда зал был пуст (записывали порой и до полуночи, и до двух ночи), играл на пианино. Словом, парень оказался в правильное время в правильном месте.

Порой он делился со мной планами на ближайшее будущее: создать панк-группу под названием Crazy Brothers («Сумасшедшие братья»), записать первый концерт и снять видеоклип.

Да, иногда он замыкался, уходил в себя, как улитка в ракушку. Зато в периоды подъема был неотразим: говорил свободно, порой даже дерзко, жестикулировал раскованно, мимика раскрепощалась, в движениях появлялась пластика.

Глядя на него, я злился на Джен за то, что она так легко записала его в шизоиды и на этом успокоилась. Ох уж эти психотерапевты: поставят на лоб клеймо «шизоид» или «хронически суицидный» — и готово!

А Френсис — артист, настоящий артист! Артист без сцены, без съемочной площадки, без концертов задыхается, как рыба, выброшенная на песок. Артисту нельзя долго оставаться вне искусства, не заниматься тем, к чему он призван и для чего сотворен Богом. Да, все настоящие артисты, музыканты, художники неадекватны. Но ведь на то и талант, чтобы быть особенным,