Гранд-отель «Европа» - Илья Леонард Пфейффер

разговор на тему эмпатии, составляющей, по его мнению, стержень и наиболее значимый аспект литературы. Из скромности я был склонен с ним согласиться, сочтя целесообразным добавить, что в нашем сложном и сильно фрагментированном обществе, которому все в большей степени становятся присущи индивидуализм и абсолютизация личного интереса, это качество представляется как никогда редким и ценным.

Он спросил меня, угрожает ли, на мой взгляд, индивидуализм социальной сплоченности и следует ли предпринимать усилия по восстановлению безнадежно устаревшего духа общности. Я ответил ему, что эмансипация личности может считаться синонимом свободы, а ностальгия по старым групповым связям вроде семьи и национального государства — ущемлением приобретенных свобод. Акцент на интересы коллектива являет собой классический ингредиент в риторическом репертуаре каждого диктатора. Индивидуальные свободы, как мне думается, — это не проблема, а достижение современного западного общества, в то время как настоящая проблема, по-видимому, кроется в незаслуженно выдаваемых за свободу основных постулатах неолиберализма, ставшего глобальной религией и приравнявшего эгоизм к добродетели, а альтруизм — к слабости. Теперь, когда мы вырастили поколение наших детей с мыслью о том, что жизнь — это конкуренция, где победители одерживают победу за счет проигравших, а успех — это выбор, не подразумевающий жалости к тем, кто не захотел добиваться успеха, не стоит удивляться, что эмпатия стала раритетом.

Затем он спросил о моей высшей цели. Я его не понял. Он пояснил, что хотел бы узнать, в чем заключаются мои устремления, чего я пытаюсь достичь своими книгами и чего ищу в каждом абзаце, предложении, в каждом написанном мною слове.

— Это сложный вопрос, — сказал я.

— Поэтому я вам его и задаю.

— В прошлом я по-разному на него отвечал.

— Мне было бы особенно интересно узнать, какой ответ вы дали бы сейчас.

— Возможно, он вас удивит.

— Я люблю удивляться.

— Я ищу правду.

— Даже в художественном вымысле?

— Именно в художественном вымысле.

Положив руку мне на плечо, он посмотрел на меня с задорным блеском в глазах, который мог означать все что угодно.

— Приятно было познакомиться, — сказал он. — Мы должны поподробнее обсудить с вами эту тему. Полагаю, можно надеяться, что вы в гранд-отеле «Европа» надолго.

3

Хотя гостям разрешено курить в гостиной и даже в номере, иной раз я сознательно ищу общества Абдула у перепрофилированного в пепельницу цветочного горшка на ступеньках крыльца. Менеджер любой другой гостиницы решительно запретил бы своему персоналу открыто курить перед главным входом, на виду у прибывающих и отбывающих гостей, но господин Монтебелло не трогает Абдула, ибо знает, что тот любит сидеть на ступеньках, да и наплыва новых гостей как-то не наблюдается. За три дня, что я здесь живу, никто не приехал. Отъезд постояльцев случается еще реже.

Впрочем, всему, разумеется, есть границы, за соблюдением которых из-за занавески, колонны перголы, бугенвиллеи или всех трех объектов одновременно зорко следит всевидящее око Монтебелло, — одной сигареты достаточно, ибо работа есть всегда, даже если коридорный в меньшей степени задействован в исполнении своей основной задачи, то есть переноске багажа, это не означает, что в заведении, требующем ремонта, он не может быть полезным сотней других способов. Поэтому наши беседы приобретают характер мыльной оперы, в которой я в форме коротких эпизодов рассказываю о местах, где бывал, в первую очередь о Венеции, а напоследок, во время оставшихся нам финальных затяжек, пытаюсь клещами вытянуть у Абдула сведения о его прошлом.

Я быстро успел привязаться к этим наспех раскуриваемым встречам, потому что меня трогают кротость и любознательность Абдула и потому что в отсутствие общих точек соприкосновения, помимо отеля, нам зачастую бывает трудно понять друг друга и наши разговоры зависают на уровне таинственности и восхищения, что кажется мне забавным и поучительным. Если, к примеру, я говорю ему, что Венеция — это, по сути, музей, то понятнее ему от этого не становится, ибо в музее, как выясняется, он никогда не был. А когда я растолковываю ему, что такое музей, он представляет себе Венецию, где на уличных стенах развешаны картины, а в витринах разложена всякая всячина. При ближайшем рассмотрении так оно в общем и есть. Когда я пытаюсь наглядно объяснить ему феномен массового туризма, призывая его вообразить себе город, до отказа заполненный гостями отеля, он думает, что я хочу заманить его туда на работу. А стоит мне упомянуть об избытке прошлого в Венеции, он делает испуганное лицо и начинает трясти головой.

Абдул не любит говорить о прошлом. Он считает, что это нечто плохое, о чем лучше забыть. Будущее, по его мнению, гораздо важнее, ведь оно еще впереди и поддается изменениям. Он прав, но меня разбирает любопытство. Я хотел бы узнать его поближе, а, на мой взгляд, невозможно узнать человека, не имея представления о его прошлом. По мысли же Абдула, человек — это его лицо, обращенное в том направлении, куда он следует, а не к тому месту, откуда он родом.

— Но я не хочу разочаровывать вас, господин Леонард Пфейффер, — сказал он сегодня. — Господин Монтебелло с самого начала внушал мне, что наша задача заключается в максимальном исполнении желаний ближних и что это самое важное, чему он может меня научить. Поэтому, если вы непременно хотите узнать, как я здесь оказался, я, безусловно, вам помогу и постараюсь рассказать все, что помню, хотя мне будет и нелегко подобрать холодные слова, чтобы выразить огонь в моем сердце.

Все началось со змеи, а потом мне приснился сон. Деревню, где я жил, охватил страх, после того как змея укусила нашего святого. Яд оказался смертельным, и женщины рвали на себе от горя волосы. Это происшествие было воспринято как предзнаменование надвигавшейся беды. В ту же ночь во сне ко мне явился мой старший брат. К тому времени он уже несколько лет как был мертв. В моем сне он сидел весь в пыли и песке. Волосы и борода испачканы кровью. Выглядел он ужасно усталым: быть мертвым, должно быть, нелегко. При виде его я заплакал. И спросил, где он пропадал все это время. Он не ответил. Сказал только, чтобы я бежал от огня. Я спросил: куда? «По морю», — ответил он. Таким был мой сон.

Я проснулся от звуков выстрелов, доносившихся из деревни. Я отчетливо их слышал, хотя отцовский дом стоял