Теория бессмертия - Валерий Баранов

Со стороны обычного читателя романа, это выглядело бы даже несколько романтично, особенно из-за того обстоятельства, что муж у Вали давно и окончательно спился, и потом она развелась с ним, и с тех пор, как года полтора прошло…. Это с одной стороны, но на самом деле Сиверин был не свободен, то есть он был любовником Светланы Адамовны, жены самого Пашки Попряхи, главы администрации Советского района, человека очень влиятельного, тупого, да ещё помешанного на юморе.

Естественно, что при одном нескромном слове, при одном нетвёрдом шаге любого из них — мерзкий скандал мог разразиться с необычайной беспощадностью…. Поэтому им нужно было срочно договариваться.

Однако циничность и вероломство, с каким надругались над лучшими чувствами прелестной женщины, её близкая подруга и любовник: эти два похотливых идиота — не объяснялись никакой логикой.

Но сейчас существенно было то, что Светлана Адамовна сидела на высоком крутящемся кресле возле фотоувеличителя, Вася Сиверин на обычном стуле, за письменным столом, а Валя съёжилась в старом продавленном кресле, втиснутым между тем же письменным столом и сушильным шкафом для негативов…

И получалось, что каждый обозначал собою вершину равнобедренного треугольника, а уравновешивала персоны грязная пепельница на самом крае стола — она находилась на одинаковом расстоянии от всех.

Когда у Светланы на сигарете нагорал пепел, Светлана Адамовна тянулась к столу, на краю которого стояла пепельница, до пепельницы не доставала, но стряхивала, и пепел сыпался на пол…

Вася Сиверин на это не реагировал. Он, бывало, не морщился даже тогда, когда в лучшие времена, будучи в хорошем настроении, Светлана Адамовна стряхивала пепел со своей сигареты ему в проявители или в фиксаж…

Но сейчас фокус был в том, что каждый раз, когда Светлана Адамовна тянулась к пепельнице, её узкая и короткая юбка, как назло, задиралась всё сильней и сильней, демонстрируя собеседникам убийственной красоты ноги в очень дорогих чулках четвёртого размера

Со злобой и наслаждением Светлана Адамовна наблюдала, как Вася Сиверин всё-таки невольными взорами уже ласкал её ножки, а Валя страдала от страха и ревности, бросала то возмущённые, то умоляющие взгляды на неё и на Василия.

Решив, категорически избавиться от чар этих прелестных ножек, Сиверин взял со стола лампочку и стал крутить её в руках, стараясь, что-то в ней разглядывать.

— Ненавижу лампочку!

Выдохнула с дымом Светлана Адамовна. Сиверин с удивлением посмотрел на неё и спрятал лампочку в ящик стола.

— Ты же знаешь, Василий, что я живу на улице Весенней…. Именно в том доме, где весь первый этаж занят универсамом. Поэтому на площадках первых этажей у нас нет квартир. Так вот… Представь себе: я вхожу в свой подъезд, а на этой первой глухой площадке перегорела лампочка. Это отвратительно и ужасно… Я каждый раз боюсь быть изнасилованной.

Светлана Адамовна затянулась сигаретой, откинулась на спинку крутящегося кресла, немножко раздвинула ноги и с силой упёрлась каблучками итальянских туфелек в линолеум, так чтобы мышцы на её бёдрах обнаружились… Она томно посмотрела в потолок, провожая взглядом струйку дыма: «Любуйся, сволочь, на мои новые французские трусики!»

Сиверин тоже поперхнулся дымом от своей сигареты и закашлялся. Светлана Адамовна с сочувствием подождала, когда он придёт в себя, потом продолжила:

— Ну, так вот. Вы теперь уже сами понимаете, что мозолить на работе друг другу глаза нам не стоит. Мало ли чем это может закончиться. Мне будет больно видеть моих бывших друзей, так подло и безжалостно растоптавших мою любовь и дружбу — вам стыдно. Я хоть сейчас могу написать заявление и уйти из газеты. Но, прикиньте, каким результатом обернётся для вас моё увольнение. Ночь вам на раздумье. Какое решение завтра примете — так и поступайте. Флаг вам в руки.

Светлана Адамовна неожиданно для себя всхлипнула, задохнулась собой, но перевела дыханье.

В десятый уже за сегодня раз. Она, мысленно прощалась и отрекалась… Она сама, откровенно и пристально, напоследок осмотрела своего бывшего любовника.

Её взгляд невольно задержался на брючном ремне, на котором, как стручок, нелепо корчился пустой чехольчик от складного швейцарского ножа.

Боже мой… Как давно это было! Да, нет… Прошлым летом, вдвоём, на её даче. Всё было тайно, целомудренно, эгоистично, и роскошно…

Светлана Адамовна всю ночь праздновала день рождения своего любовника потом, ещё, подарила ему под утро дорогой швейцарский нож с рисунком на лезвии. Василию подарок очень понравился и он почти никогда с ножом не расставался, — носил его в специальном кожаном чехольчике на брючном ремне.

А вот сегодня утром, выходя из кабинета главного редактора, Светлана Адамовна с удивлением заметила, что её лучшая подруга Валечка сидит в приёмной и точит карандаши Васиным ножиком…

А дальше, оказалось, что для Светланы Адамовны, также как и заурядному экстрасенсу, овладеть высшей истиной было совсем нетрудно, потому что таинственное «озарение», в сущности, представляет собой нечто совершенно обыденное и простое.

Максимум, потребовалось ещё два часа, чтобы узнать абсолютно всё… И, ещё, если учесть удивительную способность Светланы Адамовны не рыскать, а сразу находить главное, минуя всякие промежуточные этапы журналистских расследований, то к концу дня она сразу вышла на уровень решения ситуационной задачи.

А вот теперь. Они сидят в этой фотолаборатории и курят, как заведённые… И их медленные движения не имеют ничего общего с покаянностью или покорностью! Никаких мыслей и никаких чувств в их глазах и на их пошлых мордашках. Будто бы и не звучал сейчас в этой прокуренной комнате её печальный бесцветный голос… Конечно, можно было бы всё простить Василию. Хватило бы для утоления жажды мести и для одной Валечки….

Но кроме обиды её жгла какая-то особая боль утраты, какое-то сладкое страдание, и от этой сласти не было сил у Светланы Адамовны простить своего любовника, разве что как-то закончив его.

Светлана Адамовна разочарованно встала, осторожно положила, не загасив, окурок в пепельницу и вышла из комнаты.

— Что будем делать? — спросила Валя, когда шаги Светланы Адамовны стихли в коридоре.

— Как она догадалась? — заворожено глядя на пустой крутящийся стул, с тоской и выражением воскликнул Василий, всплеснув руками.

— Не считай её дурой. Придётся нам с тобой увольняться из газеты.

— Боже мой…. Конечно. Нужно рвать когти! Но какая же сволочь нас заложила?

— Не паникуй.

Валентина со злостью ткнула в пепельницу свою сигарету, пытаясь, одновременно раздавить и загасить ту сигарету, что оставила Светлана Адамовна.

— Пойдём лучше ко мне. Нам ведь дана одна ночь на раздумье. Быть может, что-нибудь и приснится.

— За твоими словами, нет ничего, ничего не мне приснится.

В ответ Валентина встала из кресла, выпрямилась, выгнула спинку, качнулась, приподнявшись на цыпочки.

Валентина была жилиста и не высока. Но она была похожа на апполинеровский идеал. С маленькой и нахальной, красивой грудью: «искусственная блондинка», с круглым, и никчёмным, но загадочным и бледным лицом, с абсолютно правильным носом.

Красивая блондинка, но с тонкими и вызывающе ярко накрашенными губами, с привычно прищуренными, наверно от близорукости, может от частой необходимости к мелкой работе глазами, и с высоко пририсованными бровями.

Она отряхнула с юбки сигаретный пепел, осмотрела своё отражение в чёрном стекле сушильного шкафа, сказала Василию, что будет ждать на улице… И, показав Василию свою аккуратную попку и ровненькие ножки — исчезла из фотолаборатории.

Оставшись один, Василий потыкался по углам, достал было из пачки новую сигарету, но курить не ему хотелось, бросил сигарету на стол, снял с вешалки свой пуховик, стал надевать, обнаружил, что правый боковой карман его пуховика уже настолько оторвался, что класть туда сигареты, даже спички, уже рискованно. Переложил всё в левый карман. Надел норковую шапку, красивый шарфик, взял кофр с аппаратурой, выключил свет и закрыл дверь.

Встретились они на улице, как и договаривались, недалеко от редакции.

Был тихий зимний вечер. Снежинки так густо валили с неба, что мешали ему курить, а дерзкие автомобили, сверкая боками и фарами, с шипением проносились у него перед носом по ностальгически-девственнму снежному покрову, и скрывались вдали проспекта, за многоэтажными зданиями типографии и редакции.

Свет уличных фонарей создавал сказочное настроение. Сиверин ещё подумал: что пока идёт этот снег — город не настоящий, а сказочный, что этот град земной, на время снегопада стал городом небесным, а все люди — это проникнутые, или застигнутые единым чувством своим — влюблённые.