Дневник добровольца - Дмитрий Артис

в сплошную кровяную мозоль. Сейчас в кроссовках нога чувствует себя хорошо. Есть берцы, лёгкие. Покупал вместе с камуфляжем.

10 июля, под вечер

Организму нужно две недели на адаптацию. Потом становится легче. Привыкаю. Гоню мысли о домашнем уюте, чтобы не так тоскливо было. Возможность позвонить на большую землю есть. Надо подойти к командирам, попросить. Просить не хочется. Да и звонить тоже. Сомневаюсь, что разговор с большой землёй даст мне сил. Наоборот, могу расклеиться.

После караула вздремнул на часик. Вышел во двор, там Калуга сидит и бормочет: «Ангел-хранитель, ангел-хранитель…»

Штаны задраны до колен. Ноги распухшие. Костяшек не видать. Несколько дней назад на полигоне схватил тепловой удар. Плюс тридцать жара, мы в тяжёлой броне, плюс БК. Он оставил на базе кепку, бегал в шлемаке. На перекурах снимал шлемак, чтобы не так жарко было. Результат налицо. Вернее, на голове. Отрабатывали эвакуацию на реальном трёхсотом.

— Ничего себе, — говорю, — как у тебя ноги распухли.

— Бухал на гражданке… поэтому, наверное.

По Калуге видно, что был не дурак выпить. Под глазами мешки. Лицо застыло в похмельной гримасе. Щёки отвисшие.

— Я бухал, — продолжает. — Ну, как бухал? После работы вечером. Немного, потому что утром вставать. На выходных пил нормально так. Все выходные пил. Потом опять пил, немного. После работы. Почки посадил. Печень. Ноги опухают. Но я разве виноват, что у меня ноги опухают?

— Освободили от б. з.?

— Да. Бухал я на гражданке. Теперь ходить не могу. Вернусь — пить не буду. Ангела-хранителя нельзя подводить и гробить себя почём зря. Понимаешь, Огогош, такая жизнь. Работа тяжёлая, денег мало, перспектив никаких. Живём с женой сами не знаем зачем. Но зачем-то ведь живём? И ангел-хранитель у меня есть, оказывается.

— И я вчера про него думал. Но может, — кивнул на небо, — нас берегут для чего-то более страшного.

— Берегут для чего-то более страшного? — Калуга повторил за мной и побледнел. — Пойду лягу, ноги вверх подниму — может, опухоль спадёт.

10 июля, вечер

Страх. Взял его, будто вещь какую, и разделил на три части, важные для спокойного существования. Определил для каждой своё место в голове. Боюсь: подвести, сломаться, бессмысленно погибнуть.

Стоп. Зная (хорошо, предполагая), какое количество людей молится за меня, погибать — подло. Даже со смыслом. Всё равно что подвести их.

Первый и последний страх положил на одну полочку. Так надёжнее.

11 июля, обед

С утра слышу выходы. Ба-бах — и тишина, ба-бах — и тишина, ба-бах… так только наша арта работает.

Напротив поста на углу забора сидела трёхцветная кошка. Морда рыжая, ухо чёрное, грудка белая. Долго сидела и зевала, показывая розовый, как тельце младенчика, язычок. Летом на войне мало белого цвета. Полевые цветы и кошкина грудка с серым оттенком. Зимой было чуть больше. Особенно если под утро выпадал снег. К полудню, правда, и он темнел.

В декабре, семнадцатого числа, я приехал на пункт сбора добровольцев, а уже девятнадцатого был там, где должен быть любой уважающий себя мужчина, — за ленточкой. Так начинался мой первый круг.

Дорога тяжёлая. Самолёт. Четырнадцать часов на КамАЗе. Машины забивались основательно. Не продохнуть. Зима. Ветер. Без горячей воды и еды. На базу приехали в четвёртом часу утра. Вывалились из машины и разбрелись по баракам. Нашёл, где упасть, упал и тут же уснул.

Начало второго круга далось легче. В самолёте и в КамАЗе дышали свободнее. Без бушлатов парни тоньше. На ночь остановились в старом общежитии. Отпустили в магазин. Естественно, парни купили водку, нажрались и подрались.

Приехала военная полиция. Нас построили. Пьяных вывели. В том числе Китайца. До утра их никто не видел.

Утром Китаец появился с просветлённым взглядом, будто сменил религию и стал кришнаитом. Стянул с себя штаны и показал бордовые ляжки. Засмеялся. «Задница, — говорит, — у меня такая же, можете поверить на слово!» Мы поверили. Легко отделался.

Кубань смотрел на своего друга и качал головой.

В районе пяти утра отвезли на промзону, где выдали оружие. Китаец сидел и смотрел на свой автомат, как смотрит юноша на возлюбленную. «Надо подписать, — говорит, — чтобы не потерять!» — «На первом круге, — подсказываю Китайцу, — парни своим автоматам давали женские имена — имена любимых».

Китаец достал нож и вырезал на прикладе: «Валя и Катя». Жена и дочь.

Бабахать перестало. Прогремел гром. Кошка спрыгнула с забора и скрылась за углом. Полил дождь. Я забился под навес, чтобы не промокнуть.

Дождь мне нравится больше жары и холода. Если есть навес, конечно. Под навесом, впрочем, и жара с холодом не так страшны.

11 июля, день

Меняется ощущение и понимание времени.

Сон урывками, да и тот прерывистый, как у алкоголика. Нужно быть постоянно готовым к команде: «Пять минут на сборы». Выматывает. Хотя и к этому привыкаешь.

Человек — такое животное, которое приспосабливается к любым условиям жизни. Если бы этого не было, мы бы давно вымерли.

Приехал хозяин дома, в котором живут солдаты. С семьёй. Парней перекинули к нам. Тесно. Неудобно. Но сейчас не до удобств. Вижу хороший знак в том, что мирняк возвращается.

Нахожусь вне информационного поля, не знаю, что происходит за пределами располаги.

Моя маленькая война — это мой маленький кусочек земли, на котором стою. Холю его и лелею. Он — мой.

Если мирняк возвращается, значит, чувствует безопасность, значит, я хорошо работаю. Мы хорошо работаем.

11–12 июля, ночь

Отваги мало. Необходимо хорошее здоровье. Голова должна стоять на крепких плечах, иначе, какой бы умной ни была, отвалится. Это война, детка. Здесь красивые парни с оружием в руках перекраивают мир, погрязший в нищете, подлости и разврате.

12 июля, раннее утро

С поста вернулся сияющий Дикий. Счастливый. Улыбка до ушей. Продефилировал до чайника, налил чашечку кофе, сел рядом.

— Что-то случилось? — спрашиваю.

— Я работяга, — отвечает, — а меня в наряды гоняют. Люблю физический труд. В пятнадцатилетнем возрасте фуры с цементом разгружал, а что сейчас?

Дикий лет на десять младше меня или около того. Среднего роста, подтянутый. Кавказец с европейскими чертами лица. Борода