Чердак дядюшки Франсуа - Евгения Яхнина

Люсиль не принимала ни в чём участия. Даже контрамарки купить она не могла, потому что ей пристало появляться в театре только в сопровождении родителей, и то, когда они найдут это своевременным и возможным.

И всё же… Мимо неё, совсем рядом, проходили в толпе известные актёры и актрисы. Она знала их имена. Вечером в театре они будут вызывать у зрителей бурю аплодисментов. Со сцены они будут произносить, те зажигающие сердца монологи, которые она повторяет наизусть в тиши своей комнаты и так жаждет произносить сама для публики. Они сольются со зрителями в одной общем чувстве и хоть на мгновение составят с ними одно целое. И вот Люсиль видит этих актёров, этих чудодеев рядом с собой, слышит их голоса… Пусть она и не решится никогда, но может с ними заговорить… И то, что они сейчас совсем близко от неё, наполняло её безмерным счастьем.

С кем же посоветоваться, у кого искать понимания, когда самые, казалось бы, близкие ей люди — отец и мать — не хотят ей помочь? Брат Мишель — настоящий хороший друг — иной раз высказывает мысли, которые под стать взрослому. И всё-таки он ещё ребёнок и не может помочь ей советом. Ксавье…

Никто официально не объявлял Ксавье женихом Люсиль, но Франсуа и оба Менье про себя считали брак Люсиль и Ксавье делом решённым. Это вытекало само собой из отношений родителей и детей. Люсиль и Ксавье связывала нежная дружба с детских лет. Ксавье был старше на четыре года и, когда они были детьми, относился к Люсиль покровительственно, так же, как к Катрин, оберегая и ту, и другую. Когда же оба подросли и Люсиль превратилась в красивую, обаятельную девушку, Ксавье полюбил её. Сделав свой выбор, он ни на кого больше не обращал внимания, но и ей никогда не говорил открыто о своей любви. Он хотел окончить школу, стать независимым от отца и тогда прийти к ней просить, чтобы она стала его женой. Но надо сперва кончить школу! Как долго ждать! Много раз ему хотелось забыть все условия, какие он сам себе поставил, и просто сказать Люсиль, как он её любит, как она ему дорога, как жизнь без неё не имеет для него цены! Но робость, которая охватывала его каждый раз при виде Люсиль, останавливала его. Он твёрдо знал, что Люсиль доверяет ему, дорожит его дружбой. Но любит ли она его? «Вот если бы в тот день в “Королевском кафе” я набрался смелости и сказал ей… Может быть, она и ответила бы мне “да!”. Но я не сказал…»

Как относилась к нему Люсиль? Он нравился ей, но она не задавала себе вопроса: любовь ли то чувство, какое она испытывает к нему. Она считалась с его мнением, знала, что он пользуется уважением товарищей-студентов. Они частенько приходят к нему за помощью и советом.

Люсиль могла о многом говорить с Ксавье, и ей казалось, что они понимают друг друга. Но разговоры Люсиль о театре он как-то не принимал всерьёз и отшучивался каждый раз, когда заходила речь о сцене. Это обижало Люсиль. Но она оправдывала Ксавье тем, что он, как и родители, не сознаёт, насколько созрело в ней решение посвятить себя театру.

Сегодня она решила поговорить с отцом напрямик.

Может быть, толчком к этому решению послужила рецензия на игру знаменитой актрисы м-ль Дорваль, которую накануне прочла Люсиль. Рецензент подробно описывал все движения, модуляции голоса актрисы. Он писал о неизгладимом впечатлении, оставленном её игрой, о вспышках рукоплесканий, которые то и дело прерывали её монолог. Люсиль, лишённую возможности увидеть своими глазами Дорваль, ошеломила эта статья об актрисе. Вот как можно слиться со зрителями, как можно дышать с ними одним дыханием!

Люсиль представила себе, как вечером отец вернётся из книжной лавки, вымоет руки, снимет костюм и наденет домашнюю блузу. Вот тут она и подойдёт к нему, пока мать возится в кухне. Разговор состоится без неё. И даже, может быть, это к лучшему. Её будет легче уговорить, когда отец даст согласие. У Люсиль уже были припасены для него «веские доводы». Но как долго ещё ждать до вечера, когда отец придёт домой! Как медленно тянется время!

Она отправилась в комнату, называвшуюся кабинетом отца, где он обычно работал по возвращении из книжной лавки. Кабинет был весь заставлен шкафами, набитыми книгами.

Легко взобравшись на кресло, она вытащила из ряда книг толстый, хорошо ей знакомый том — это и был один из её «доводов».

Найдя нужное место в книге, заложенное закладкой-ленточкой, Люсиль на минуту представила себя стоящей на сцене: она выпрямилась во весь рост, откинула назад голову и начала читать вслух, нараспев, как читают классических авторов французские актёры. По мере того как она читала, увлечённая текстом, она всё больше воодушевлялась, а голос набирал силу.

— «Женщины третьего сословия рождаются в бедности и лишениях, их воспитанием и обучением никто не занимается. Всё, что они узнают в школе, это молитвы, которые их заставляют читать по-латыни, в лучшем случае — по-французски…»

Люсиль замерла, едва успев договорить последнее слово. В дверях она увидела отца, с недоумением остановившегося на пороге.

— Люсиль! Что с тобой? Кого ты убеждаешь?

Люсиль звонко рассмеялась. Минутного замешательства как не бывало.

— Ах, раз так, раз ты невольно оказался моим единственным зрителем и слушателем, так слушай дальше. Самое главное — ещё впереди! — И, мигом преобразившись, Люсиль вновь заговорила громко, как говорят со сцены: — «…Но женщины больше не хотят быть служанками своих мужей, они хотят получить образование хотя бы для того, чтобы помогать мужьям в их работе. А если им выпадет горькая доля остаться вдовами, они сумеют сами достойно воспитать своих детей».

Жак слушал очень внимательно, со всё возрастающим удивлением. Он вглядывался в лицо дочери, будто видел его впервые. Люсиль была возбуждена, и от этого показалась ему ещё красивей. Какой-то внутренний свет озарял её широко открытые сейчас тёмно-синие глаза, придавая чертам лица особую одухотворённость.

— Не узнаёшь, папа? А ведь ты так любишь вспоминать революцию тысяча семьсот восемьдесят девятого года, в которой сам участвовал. Сейчас же ты будто впервые слышишь это воззвание. А меж тем его написали женщины третьего сословия в том знаменитом году!

— Откуда ты это взяла?

— Ну и впрямь ты стал забывчив! Ведь у тебя есть толстенный том со всеми воззваниями тех лет. Там есть всё о женщинах, об их правах… Ну неужели же ты не помнишь? Послушай! Сейчас у нас тысяча восемьсот двадцать девятый год. Прошло сорок лет с начала революции, а изменилась ли женская судьба? Она всё та же, какой была, когда ты вместе с другими шёл, чтобы разрушить ненавистную Бастилию. Для женщины одна дорога — кухня и дети. Если в твоё время ещё были счастливые женщины из народа: участницы революции, писательницы, общественные деятельницы, — то и тогда это были лишь единицы. А теперь только аристократкам позволено устраивать у себя литературные салоны, писать романы и стихи и даже философские труды… А мы? Ты так кичился, что мы — третье сословие. А на что мы годны? Ты сам с твоими передовыми взглядами, даже ты не пускаешь меня вечерами на чердак к дядюшке Франсуа, когда там собираются люди, потому что девушкам не полагается посещать собрания. Вот если я выйду замуж, тогда другое дело — так говорите все вы…

— В самом деле, уж и не знаю, как я запамятовал и не узнал эти строки, — сказал, нахмурившись, Жак. Он насторожился, понимая, что Люсиль укоряет его неспроста, и чувствуя, куда она клонит. — Но почему ты их припомнила? Зачем декламируешь?

— Чтобы научить тебя!

— Меня?

— Ты удивляешься?! Давай поговорим. Да не наспех, не как отец с дочерью, а как друг с другом. Помнится, ты мне это не раз предлагал.

— Охотно! Правда, я забежал домой за «Потерянным раем» Мильтона. Редкий экземпляр. Ты знаешь, я храню его дома. И вот нашёлся покупатель…

— А тебе не кажется, что это перст судьбы. Ты случайно забежал домой, а я не случайно собралась с тобой поговорить. Усядемся же мы на «наш» диван и поговорим как следует.

«Нашим» диваном назывался диван с высокой спинкой. Когда Люсиль была ребёнком, она любила забираться на него с ногами. Сколько интересных историй и сказок выслушала она здесь, сидя рядом с отцом!

— Вот удивится мама! — сказал Жак. — Я не только неожиданно явился днём домой, да вдобавок, ещё не зайдя к ней на кухню, уселся здесь с тобой и болтаю, как будто у нас воскресенье. Так что же ты собираешься мне сказать?

— Хочу сказать то, что вы должны знать… Я хочу пойти на сцену…

— Что? — В горле у Жака пересохло. — Это невозможно.

— Подумай, отец: разве ты сам в своё время не принимал к сердцу судьбу женщин? А когда твоя единственная дочь хочет выйти на свободную дорогу, стать актрисой, вы оба с мамой пугаетесь и готовы сделать всё, чтобы ей помешать?

— Всё, что угодно, Люсиль, только не театр! — воскликнул Жак. — Ты не знаешь, как труден путь актрисы. Театр остался таким же, каким был сорок лет тому назад. Интриги, подкупы, протекция, несправедливость — вот что там царит. Мы, мама и я, как мы тебя ни любим, будем бессильны тебе помочь. Придумай для себя другое дело. К тому же для сцены надо иметь талант, великий талант и вдобавок умение преодолевать все трудности… Ты способна, разносторонне способна, я не спорю с этим. Но уверена ли ты, что природа и в самом деле наградила тебя драматическим талантом?