Город без полиции - Анна Малышева

– Как знаете, – с сомнением заметила переводчица. – Вообще-то, я никакого смысла в этом опознании не вижу, там же просто скелет! Вам что, плохо?

– Все в порядке! – Таня резко встала из-за стола и всей грудью вдохнула морской воздух. Ей стало чуть легче. – Давайте туда скорее пойдем, а то мне кажется, будто я на отдыхе. Странное какое-то чувство, никак не пойму, как себя вести.

– Я этого уже пять лет никак не пойму, – согласилась с ней Ольга. – Иногда создается впечатление, что тут все только и делают, что отдыхают. Но это только впечатление. Идемте. Димитрий!

Она окликнула хозяина, что-то объяснила ему по-гречески, и все трое пешком отправились в обратную сторону, к площади. Полицейский участок располагался в одном из узких переулков, тесно заставленных машинами, так что для пешеходов оставался только узкий проход. Рядом с участком стояла одна патрульная машина с погашенными фарами, на тротуаре курил видный молодой парень в форме, его белая рубашка казалась розовой в неоновом свете вывески расположенного рядом большого кондитерского магазина. Увидев Димитрия, полицейский пожал ему руку.

– Такое чувство, что тут все друг друга знают, – заметила Таня, с тревогой поглядывая на двери участка. Идти туда ей вовсе не хотелось, она ощущала себя как перед кабинетом зубного врача.

– Да это парень из Мармари, – просветила ее Ольга, попутно здороваясь с молодым полицейским за руку. – Уж у нас точно все друг друга знают. У его матери таверна рядом с отелем. Видите, у нас там нет работы для молодежи, так что все в Каристосе или уезжают в Афины. Там ведь живет половина населения Греции, а все прочее – в сущности, деревни... Идемте, он говорит, нас ждут.

Таня переступила порог участка, ожидая, что ею немедленно займутся как важной персоной, приехавшей на опознание специально из Москвы. Она справедливо полагала, что в этом маленьком городке подобное случается нечасто. Однако ее появление не вызвало никакого ажиотажа. Ольга усадила девушку в углу, придвинув довольно засаленное пластиковое кресло, похожее на те, что стоят в аэропортах, и отправилась разговаривать с начальством. Начальство – высокий грузный мужчина с седыми бакенбардами занимал половину маленькой приемной, отчего комнатка казалась еще меньше. В одной руке он держал пластиковый стаканчик с кофе, в другой – бормочущую рацию. Слушая Ольгу, энергично что-то объяснявшую и указывавшую на Таню, он время от времени издавал густой басовитый звук, словно пробовал голос перед тем, как запеть, но ничего не говорил. Таня только раз поймала на себе его взгляд, но это заставило ее слегка поежиться – глаза у него оказались пронзительными, цепкими и неожиданно светло-голубыми. Наконец он поставил на стойку с компьютером свой кофе, сунул в чехол у бедра рацию и двинулся к Тане. От него исходил сильный запах дорогого одеколона, протянутая для пожатия рука была обжигающе горячей и влажной. Ольга, высунувшись у него из-за спины, перевела его слова:

– Он спрашивает, готовы ли вы взглянуть на кое-какие вещи?

– На... – дрожащим голосом переспросила Таня, невольно поднимаясь с места, – что?

– На вещи, которые сняли с тела, – пояснила та. – К счастью, само тело вам показывать не будут, да я так и думала – нет никакого смысла! Мы сами в первый момент, как открыли гроб, не могли понять – где наш дед, где чужой мужчина... Ну, на нашем-то был черный костюм с галстуком, а на вашем...

– Я готова, – слегка приободрилась девушка. – Я помню его вещи. Сама собирала в дорогу.

Ольга быстро перевела это полицейскому, тот одобрительно что-то прогудел в ответ. Таню повели за стойку, затем она попала в большую, насквозь прокуренную комнату, где оглушительно орал телевизор, передающий какое-то спортивное шоу, и там ей совершенно будничным образом предъявили выдвинутый из шкафа ящик, в котором лежали накрытые листом целлофана вещи. Бурые пятнистые джинсы, некогда синий, а теперь скорее тоже бурый свитер, маленькую кучку грязного белья, видимо, нательного. Это было все. Таня с сомнением пожала плечами.

– Не знаю. Джинсы у него были, и не одни. Фирма... Уже не помню, что-то с рынка, на настоящие у нас тогда денег не было. Синий свитер был, но как его опознавать, ума не приложу. Вроде, там на груди была какая-то эмблема...

– Какая? – спросила Ольга, переведя ее слова греку. – Он просит вспомнить. Слово? Рисунок?

– М-м-м... – замялась Таня, не сводя глаз со свитера. – Это было так давно... Если бы еще я этот свитер покупала, а то он сам...

– Свои вещи всегда помнишь, правда? – поддержала ее переводчица. – Я вот помню платьица, в которые меня в детстве одевали, и свои новогодние костюмы, и все-все! А спроси меня, есть у моего мужа какая-то там эмблема на свитере и что там нарисовано – не скажу! Хотя видела его только сегодня утром.

Таня не слушала ее – она вообще старалась отключить слух и не замечать вокруг себя этой шумной неуютной комнаты, отгородиться от воплей спортивного комментатора в телевизоре, от эмоциональных выкриков нескольких полицейских, собравшихся перед экраном и не обращавших никакого внимания на то, что происходило у них за спиной, на соседнем столе. Она смотрела на грязную пятнистую тряпку, которая когда-то была синим свитером, надеясь, что ее память выдаст, наконец, требуемую информацию... «Картинка была или нет? Почему я не могу сказать, что нет? Ведь ее же не было, кажется, на том синем свитере. Не было или была?» Таня уже собиралась было попросить, чтобы это бестолковое опознание закончили, как вдруг перед нею ясно, будто на экране еще одного телевизора, возникла картинка – канун отлета Паши в Грецию, она укладывает в сумку его вещи, а тот, нервничая и одновременно разговаривая с кем-то по телефону, то и дело подбегает к ней и выбрасывает что-то из сумки. И сует туда этот свитер, и тогда уже возмущается она и пытается выбросить его, потому что...

– У этого свитера на груди слева была зашитая дырка, – громко произнесла Таня, не сводя глаз с разложенных перед нею вещей. – Его купил сам Паша в секонд-хэнде, на груди была дурацкая нашивка с каким-то пингвином и хоккейными клюшками, и он попросил меня эту нашивку спороть. Я спорола, но задела лезвием сам свитер, он пополз... Зашила, но все равно было видно. Паша хотел взять его в Грецию, я была против, но он все равно его положил.

Ольга быстро перевела, полицейский открыл верхний ящик стола, достал оттуда медицинскую латексную перчатку, ловко, одним движением натянул ее на свою полную потную руку и расправил этой рукой сложенный свитер. Таня впилась взглядом в то место, где когда-то была эмблема, а теперь должен был обнаружиться довольно рельефный кривой шов... Но там зияла довольно обширная, в ладонь, дыра с обожженными, как ей показалось, краями. Ольга, тыча пальцем в свитер, возбужденно заговорила с полицейским, тот кивнул, покосился на Таню и, сорвав перчатку, швырнул ее в мусорное ведро, полное пластиковых стаканчиков, окурков и апельсиновой кожуры. Вид у него был крайне недовольный.

– На этом месте дыра от выстрела, – почему-то шепотом поделилась информацией Ольга, хотя их и так никто не смог бы понять. – А джинсы не сможете опознать?

– Нет, – категорически заявила девушка, стараясь больше не смотреть на стол. То, что было на нем разложено, внезапно стало внушать ей смутный, липкий страх, тесно смешанный с брезгливостью. Она была готова допустить, что это вещи Паши... Но никаких горестных чувств у нее по этому поводу не рождалось – ей просто хотелось отвернуться. «Все-таки мама была права, живым надо жить, а это мое прошлое давно уже мертво...»

– Тогда он просит вас опознать вещи, оставленные в гостинице, – с сожалением протянула Ольга, переведя отрывистые фразы помрачневшего полицейского. – Они здесь.

Тане предъявили спортивную сумку, которую она узнала сразу, как увидела. Так же легко далось ей опознание вещей, которые полицейский по очереди доставал оттуда и выкладывал на стол, с которого уже были убраны жутковатые тряпки, снятые с трупа. Она только кивала и удивлялась тому, что так живо все помнит – до последних мелочей.

– Да, это его майки, должны быть три, правильно? Черные брюки. Белая рубашка с короткими рукавами, к ней бордовый галстук с синей полосой. Черные ботинки. Он уехал в кроссовках, а где они? Вы мне их не показывали среди вещей из гроба!

Кроссовок не оказалось, и это была не единственная пропажа. Среди вещей не было ни тонкой золотой цепочки с талисманом-черепашкой, которую Павел всегда носил на шее, ни его часов – поддельного «роллекса», купленного в подземном переходе на Тверской, ни бумажника с документами, ни кошелька с деньгами. Таня помнила даже сумму – пятьсот долларов. Больше у него просто не было, за большим он и ехал в Грецию, надеясь вернуться в Москву состоятельным человеком.

– А что, на том, кто лежал в гробу, обуви не было? – нахмурилась она, перечислив пропажи.

– Он был в носках, – просветила ее Ольга. – Не думаю, что он так разгуливал, потому что было жарко, ясно, что обувь пропала потом... А насчет цепочки, часов, денег – все это тоже могло быть при нем, когда его... В общем, похоже, с него сняли все негниющее, чтобы нельзя было опознать.