Бульвар под ливнем (Музыканты) - Михаил Коршунов

- О великом думаешь? - спросила Рита. - А мы просто танцуем.

- Ну и что? - небрежно сказал Андрей.

- Ничего, - спокойно сказала Рита. - Танцевать будешь?

- Не буду. Страусиный оптимизм.

- Соизволишь кофе выпить?

- Нет.

- Сладкий пирог? Приобретен в кулинарии "Будапешт".

- Нет. - Андрея злило, что Рита не одна.

- Тогда в шахматы. Сережа! Иванчик! Хочу с ним сыграть. - И Рита показала на Андрея.

- Не люблю твое такое настроение, - сухо сказал он и отвернулся.

- А мы обычные смертные! - Рита тоже рассердилась. - Мы не таланты!.. - Риту всегда раздражало в Андрее нежелание скрывать настроение и свою какую-то надменность - не в отношении ее, а вообще как свойство его характера.

- Успокойся, - сказал Иванчик Рите. - Нехорошо.

- Не успокоюсь!

- Андрей, не обращай внимания.

Андрей вежливо улыбнулся. Из всей Ритиной компании ему нравились Иванчик и Сережа. Они были ему понятны.

- Я думал, у тебя никого нет, - сказал Андрей примиряюще. Пригласить хотел.

- Куда?

- Тут... на завтра. - Андрей замолчал. - Концерт. Я буду выступать.

- Ребята, меня приглашают на концерт. Вот он! - Рита показала на Андрея. Потом повернулась к нему: - А я приглашаю тебя сыграть со мной в шахматы. И сегодня! - Рита уже не хотела ничего прощать Андрею. - Длинный вон танцует... - Она кивнула на Витю. - Влюблен в меня с третьего класса. Все сделает, что потребую.

- А ты?

Рита откинула голову и посмотрела на Андрея.

- А ты? - повторил он.

- Играй на скрипке, если не хочешь в шахматы. Сейчас играй! Для всех. Ты ведь их не приглашаешь! - Рита показала на ребят. - Они тебе не нужны...

Ребята понимали, что Рита, может быть, и не права, но Андрей для них был все-таки "человек не из нашей школы".

- Заказывают твист! - крикнула Рита.

Тот, у кого следили ботинки, незаметно вошел в комнату, негромко спросил:

- Музыкально-литературный утренник, а?

Иванчик опять сказал:

- Не надо, Рита.

- Надо, - упрямо ответила Рита.

Выключили радиолу, и в комнате образовалась тишина, та самая, при которой не знаешь, куда девать руки или куда деться вообще самому. Подобная тишина возникает в жизни непредвиденно и быстро делается безвыходной для того, по чьему поводу она возникла.

Рита стояла перед Андреем, дерзкая, насмешливая. Андрей побледнел, губы его превратились в узкую полоску. Грудь его была неподвижной, и казалось, Андрей не дышит совсем.

- Витя, дай скрипку, - сказала Рита.

Витя принес из коридора скрипку и смычок Андрея. Рита взяла и держала теперь сама скрипку и смычок.

- Ладушки, ладушки... Где были - у бабушки... - Витя начал прихлопывать в ладоши и пошел по кругу.

Андрей побледнел еще больше. На лице только слегка подрагивали ноздри. Руки были опущены, застыли, и только слегка тоже подрагивали кончики пальцев. Он должен был принять какое-то решение. Немедленно! Это все понимали, и прежде всего сам Андрей.

Рита держала скрипку и, совсем как Ладька, покачивала на пальце смычок. Так. Небрежно. Коричневый прутик.

Андрей выхватил у нее скрипку и начал отпускать на колках струны. Вдруг сорвал одну струну, и она повисла, как простая проволока... Вторую, и она тоже повисла, как простая проволока...

- Зачем ты это? - попытался вмешаться Иванчик. - Что ты делаешь!

Андрей не обратил на Иванчика никакого внимания. Еще рывок - и оборвана третья струна. Потом он выхватил у молчавшей Риты смычок, поднял скрипку и провел смычком по единственной оставшейся струне. Он будто швырнул звук к ногам Риты. Андрей вначале не думал срывать струны, а хотел их только спустить с колков, кроме одной. Но так получилось... Он не владел уже собой.

- Танец на одной струне, - объявил Витя.

Андрей полным смычком и на полную силу начал играть ритмичный танец. Он посчитается за все, что с ним произошло в школе, потом здесь, в гостях у Риты!

Смычок прыгал, кувыркался. Андрей перебрасывал его за подставку, и опять за подставку, и опять обратно. А потом пальцами по корпусу скрипки, как по барабану, а потом опять смычком - и-а-а!.. И опять пальцами... Андрей оскорблял скрипку и себя. И пусть... И пусть... Вундергайгер! Ослиный мост!.. Но так он сейчас защищался и ничего другого придумать не мог. Он никогда ничего не мог придумать.

Ребята молчали. Только Витя Овчинников крикнул:

- Андрюшка гений!

Рита смотрела на Андрея. Она чувствовала себя виноватой во всем, что случилось теперь вот со скрипкой, с Андреем. Она знала, что умеет быть виноватой, но тоже ничего не могла с собой поделать. Никогда вовремя. И в особенности в ее отношениях с Андреем. Она их еще сама не понимала и не хотела заставить себя это сделать. Почему-то для этого требовались усилия, и это ее смущало.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

По коридору шел Всеволод Николаевич, директор. Он только что вернулся из консерватории, где обо всем окончательно договорился - помещение для распевки хора, орган, рояли, артистическая комната, раздевалки, буфет. Надо предусмотреть и проверить все до мелочей. Лучше всего попытаться это сделать самому, так спокойнее. Хотя бы в той степени, в которой вообще может быть спокойным директор школы.

Всеволод Николаевич подошел к двери кабинета, толкнул дверь заперто. Пожал плечами и отправился дальше.

Директор заглядывал в классы, показывал руками - не отвлекайтесь, репетируйте. Сейчас нет чинов и званий, все равны в своей ответственности перед завтрашним днем. В одном классе - фортепьянный ансамбль. В другом арфы. Бежали под пальцами струны, будто мелкие волны на ветру. В репетиционном зале собрался школьный хор. Тоже все были очень серьезными. Горел свет в нотной библиотеке. Там, известное дело, сидел Гусев. Директор решил в библиотеку не заглядывать - Гусева ему и без того хватает, - и он направился в учительскую. Только открыл дверь, как к нему подскочила диспетчер Верочка и начала обеспокоенно говорить:

- Звонил Савин-Ругоев. Приедет на концерт. Страшновато как!

- Вы перепутали, Верочка, Савин-Ругоев, очевидно, просто приедет в консерваторию по своим делам.

- Он спрашивал, когда начало концерта.

Из другого конца учительской прозвучал голос Ипполита Васильевича:

- Это я его позвал.

Старейший педагог школы сидел в своей среднего размера карете, и было непонятно, дремал он или о чем-то думал.

- Ипполит Васильевич, как вы могли... - опять обеспокоенно заговорила Верочка. - Пригласить знаменитого композитора так вот... К нам. - Верочка при этом взглянула на директора, ожидая поддержки, но директор молчал.

Ипполит Васильевич выглянул из кареты и качнул головой:

- Пускай послушает злодеев.

Голос у него был насмешливым. Насмешливыми были и его глаза под седыми низкими бровями. Брови были похожи на козырьки, опущенные в солнечный день над витринами.

- Юный господинчик показал мне свое сочинение. Полифонией увлекается. Имеет собственные мысли о Беле Бартоке.

В учительскую заглянула комендант Татьяна Ивановна:

- Всеволод Николаевич, я вас повсюду ищу. Ключ от кабинета у меня. Там сидит Ладя Брагин. Занимается.

- Где Кира Викторовна?

- Премьера у ее мужа.

- Ах да... Я забыл.

- Всеволод Николаевич, так его можно отпирать?

- Кого?

- Брагина.

- Еще один злодей, - сказал Ипполит Васильевич.

- Идемте. - И директор поспешил выйти из учительской.

По коридору директор шел быстро, но Татьяна Ивановна все же сумела его обогнать и первой оказалась перед дверью кабинета. Поворачивается ключ в замочной скважине. Татьяна Ивановна и директор входят в кабинет. В кабинете никого.

- Куда же он подевался? - Татьяна Ивановна растерянно смотрит по сторонам, а затем почему-то на потолок.

Директор тоже удивлен. Ладонью потер подбородок, сказал:

- "Картинная галерея" сошлась, надеюсь, Татьяна Ивановна?

- "Могилу Наполеона" я раскладывала.

- "Могила" - самый сейчас подходящий пасьянс.

В полуподвале, как раз под кабинетом директора, располагается склад музыкальных инструментов. Окна узкие, темноватые, почти у потолка. Сквозь все помещение тянутся длинные деревянные полки, на которых громоздятся ящики, коробки, футляры от инструментов. Два огнетушителя украшают собой толстый опорный столб, покрашенный, как и весь полуподвал, неопределенной серой краской.

В углу склада, будто египетская пирамида, возвышалась гора скрипок. Среди скрипок лежало много маленьких, которые не больше школьного пенала. На скрипках мелом было начерчено "списать" и поставлены номера. Подобная надпись и номер были на рояле, который стоял без крышки, без клавишей, струны завязаны в пучок. Вдоль стен выстроились большие медные трубы, которые надевают через плечо и которые способны заглушить оркестр, черные кларнеты, красные фаготы. Присел в углу контрабас: он сегодня много потрудился. Его даже пытались возить на стульях вместе с партитурами симфоний и клавирами.

Павлик Тареев смотрел на старые, покрытые пылью скрипки, и в глазах его были растерянность и недоумение.