Осень в Калифорнии - Керим Львович Волковыский

освещенному входу, она, казалось, существовала сама по себе, в своем особом мире.

Прежде чем подойти к освещенному входу, он оглянулся и, прищурившись от лучей заходящего солнца, посмотрел на пустынную маленькую площадь. Небо быстро покрывалось розоватыми облачками, откуда-то издалека доплывал мягкий предвечерний шум, загорались первые неоновые рекламы. Темная гора, вздохнув, приблизилась к городу.

– Мсье не желает воспользоваться каталогом выставки? – спросила его усталого вида женщина, сидевшая за окошечком кассы, мельком взглянув на протянутый им пропуск. – Да, пожалуйста, не забудьте, что через полчаса мы закрываем, вам придется поторопиться.

Движением руки отказавшись от каталога и давая понять женщине ничего не выражающей улыбкой, что принял к сведению ее предупреждение, он начал медленно подниматься по широкой лестнице ведущей на первый этаж. Навстречу ему попались какие-то школьники, задумчивая пара влюбленных; посетителей почти не было. Откуда-то сверху из невидимого динамика доносились звуки вальса Нино Роты. «Ну конечно, без него тут не могло обойтись», – иронически подумал он, и его взгляд скользнул по сделанному в полный рост немного расплывчатому фотопортрету донны Клары Эрба, матери Висконти.

* * *

«“Как, ты не видела Рокко?” И зачем только я ей это сказал, дурак!» – выругал себя Селим, но было поздно: Люся с радостью приняла предложение пойти с ним в кино. Сегодня испытываемое подростком чувство назвали бы модным словечком «дискомфорт», тогда ему казалось, что он что-то очень важное, известное только ему одному, предал.

Договорились пойти на четырехчасовой сеанс – пройти будет легче. Ведь обоим еще не было шестнадцати.

– Встретимся без пятнадцати на углу Ленинской и Комсомольского.

От Селима не укрылся торжествующий взгляд, который его новая подружка бросила на Мирру. Но предал он что-то другое.

В перерыве оба пили напиток «Дюшес» из стаканчиков.

Люся начала было:

– Он такой красивый, этот Рокко! Между прочим, я видела этого актера в другом фильме… Ой, забыла, как он назывался, фильм-то? – и вопросительно смолкла.

– «Дьявол и десять заповедей». А актера зовут Делон. Ален Делон, у него в том фильме небольшая роль, – сухо ответил Селим и, помолчав дольше, чем следовало, добавил: – Давай пойдем в зал, а то сейчас начнется…

И чего это они перерыв вздумали делать между сериями – никогда раньше не делали.

Во время сцены изнасилования («Вот где наши цензоры постарались на славу», – подумал Селим) Люся ойкнула, прикрыла ладошкой рот и потеснее прижалась к своему непонятно на что дующемуся спутнику.

Фильм для Селима был окончательно испорчен.

Когда они вышли из кинотеатра, было светло. Белые ночи еще не наступили, зима продолжала огрызаться, и темные лужицы покрывались к вечеру тонким слоем льда, но молодой день уже тянулся ввысь и в воздухе пахло весной.

Некоторое время они шли молча – Селим, как джентльмен, вызвался проводить Люсю домой.

– Я такого, честно, еще ни разу не смотрела, мне даже муторно как-то сделалось. Только вот я чего не поняла…

Не боясь показаться невежливым, Селим перебил ее:

– В фильме «Рокко и его братья» много от Достоевского. Ты читала книгу «Братья Карамазовы»?

Он прекрасно знал, а если и не знал, то догадывался, что Люсины познания о Достоевском ограничиваются учебником литературы для 9—10-х классов 1963 года издания и что отыгрываться на девочке за свои расстроенные чувства некрасиво, но остановиться не мог.

Наверное, именно за это Бог или кто там есть на его месте парня и наказал. А может быть, то, что случилось, было закономерно и помогло всем действующим лицам быстрее разобраться, что к чему.

Люся жила недалеко от кинотеатра «Победа», сразу за оврагом, в старом деревянном доме. На подъеме Селим галантно протянул своей спутнице руку, чтобы та не поскользнулась, и в этот момент увидел чернеющую впереди группу ребят; двоих из них он знал.

Если холод, пробегающий по спине, называть страхом, то именно это чувство испытал в тот момент Селим. Он высвободил свою руку и пошел навстречу набычившимся парням, среди которых был еще недавно Люськин, как тогда говорили, хахаль Эдька Богуцкий.

Вместо приветствия высокий, худой пацан тонким голосом прокричал Люсе:

– Иди домой, падла. Иди и не оглядывайся. Я с тобой еще поговорю.

Видя, что Люся остановилась как бы в раздумье, что ей делать, Селим замахал на нее руками, потребовал:

– Люся, иди, пожалуйста, домой. Мы тут сами разберемся.

Справедливости ради нужно сказать, что девочка попыталась было вступиться за своего очкарика, и только после того, как Селим тоже приказал ей уходить, она, не оглядываясь, быстрыми шажками побежала прочь.

– Ты, Селя, вообще заткнись… Тебя, на хер, никто не спрашивает.

– Богуцкий, ты чего… послушай, я… – Селим доверчиво пошел навстречу сопернику и тут же получил сильный удар под дых, от которого у него потемнело в глазах.

Он согнулся от боли. Кто-то ему подставил подножку, и он упал, скрючился; его начали дружно месить ногами. Лежащему ничего не оставалось делать, как только закрывать лицо руками. Он даже перестал уворачиваться от ударов.

Обычно тем, кого бьют, кажется, что время остановилось. Тем же, кто бьет, даже если они и входят в раж, в какой-то момент становится ясно, что пора кончать и надо сматывать удочки.

Вот и на этот раз избиение Селима продолжалось не более пяти минут. На прощание Эдик Богуцкий бросил своему раздавленному, валяющемуся на земле даже не сопернику, а так, непонятно кому:

– Еще раз, бля, тебя с Люськой увижу – позову Мишку, чтобы он тебя ножичком маленько потрогал. – Он смачно сплюнул. – Пошли, ребя…

Упомянутый Богуцким второгодник Мишка в их районе пользовался дурной славой. Парень недавно вернулся из колонии для малолетних и разгуливал по школе с финкой. Его все боялись, старались держаться от него подальше.

Розовые краски дня потемнели до фиолетовых. Лежать было холодно, больно, сыро. Во рту – соленый привкус. Кровь?

Селим с трудом поднялся. Очки, после первого удара отлетевшие в сторону, чудом остались целы. Нацепив их, он, медленно и немного прихрамывая, поплелся домой, предвкушая хорошую взбучку. Тупо ныло тело, а из головы почему-то никак не шло его любимое, но в данной ситуации вряд ли уместное: «Я люблю тебя, Рокко. Что же будет с нашей любовью? – Мы больше не увидимся, Надя». По щекам мальчика текли слезы, смешиваясь со струйкой крови, сбегающей из разбитой брови.

* * *

Поднявшись по широкой парадной лестнице, он наугад свернул в слабо освещенную комнату, открывающую анфиладу залов. На стенах были развешаны фотографии членов семьи Висконти. Трехлетний Лукино в платьице с кормилицей. Маленький Лукино, но уже постарше, вместе с младшим братом. Скучающий молодой герцог дон Джузеппе с лихо закрученными усами