Кавказский гамбит - Светлана Петрова

Капитолина тяжело вздохнула, пожевала запавшими в отсутствие вставных челюстей губами — ее одолевали сомнения. Риск превышал обещанную награду. Просто так ничего не бывает, тем более легких денег, это Капа знала твердо.

— Арчил тебя обмануть хочет.

— В чем?

— В чем-нибудь. Пропадешь вместе с деньгами, а я пойду по миру. Дело-то опасное: слышала, там грабят и даже убить могут.

— Это тех, кто порядка не знает. Арчил тертый малый. Он мне в руки деньги не даст, на пластиковую карточку положит. Туда поеду пустой, а обратно вместе с грузом на пароме до Финляндии, дальше — своим ходом по родной стране. Да не боись: возвернусь живой и невредимый!

Капа суеверно замахала руками:

— Перекрестись и моли Бога, чтоб помиловал.

Вася хитро сощурился:

— И ты туда же — в Бога не веришь, а помощи от него ждешь.

Капа вздохнула: кого же еще в заступники звать, если государство на тебя трижды наплевало и продолжает обманывать? Василий давно стал частью ее самой, потерять его было страшно.

Свое послевоенное замужество, когда девок оказалось в два раза больше, чем парней, Капа считала большой удачей. Впрочем, и то правда, что Василий в двадцать лет был дурак дураком, а она уже много знала про жизнь. Рано оставшись без родителей, росла дерзкой, хваткой, не гнушающейся никакой работой. Потому и повезло. Тут она как-то наткнулась на старые фотографии: сама-то ничего, ладненькая, крепенькая, как репка, глаза врастопырку — потому никто ее обмануть не мог, до сих пор обидчика так отбреет, хоть уши затыкай. А Васька — так себе, молодой нахал в милицейской форме, теперь и вовсе старый сморчок. Капа вспомнила молодость и улыбнулась: Василий был хорошим мужем и отцом, справедливым и добрым. Пил понемногу, кто ж у нас не пьет? Даже больные умудряются поллитровку в палату пронести. Главное, чтобы в меру. Раньше — работа в органах расслабляться Ваське не позволяла, на пенсии попытался удариться в запои, но на пути к винной страсти стояла Капа.

От бурных возлияний и дружбы с алкашами отучила. Пенсию отбирала сразу и на баловство выдавала понемногу. На пиво Ваське хватало, но пиво — дело обыденное, Капа и сама не прочь пивком побаловаться, почти каждый день бутылку самого дешевого, «Жигулевского», покупала. То, что муж употреблял спиртное по праздникам или с шахматистами, в расчет не принималось, тем более пил не на свои деньги и вовсе не потому, что жадный, жадным он никогда не был, но так выходило помимо его хотения. После завершения турнира победитель ставил ноль семь крепленого красного — дешево и сердито, а если кто побогаче, то и бутылку водки. Василию обыграть всех еще ни разу не удавалось, хотя и очень старался, потому приходилось пить за чужой счет. Правда, одной бутылкой дело кончалось далеко не всегда, бывало, скинувшись, продолжали на чьей-нибудь квартире, у кого жена уехала или померла, чтоб бабским зудежом не портить себе удовольствие. Вот они какие! Что с мужиков взять?

По большинству семейных дел, из которых и состояла повседневность, Капе удавалось настоять на своем, но иногда Василий упрямился, молчал и поступал как хотел, и это тоже было нормально, а иначе — что за мужик? И шкодлив, как все мужики.

Как в отдельную квартиру переехали, Васька привез с Севера свою маманю — перед смертью кости погреть. Тридцать лет грела и умирать не собиралась. Более вредной старухи Капа не встречала. По дому палец о палец не ударит, с внуками не разговаривает, цельный божий день за кухонным столом торчит, замечания делает: и то не так, и это не эдак. Жрет одно мясо, в уборной за собой воду не спускает, белье не стирает. Капа сначала терпела, потом собачилась, потом опять замолчала — себе дороже. Кончится же когда-нибудь эта каторга — девяносто два годика старухе минуло. Но той хоть бы хны: «Поработай, на меня, говорит, поработай, я тебе вон какого мужа родила, имею право дух перевести. И не надейся при моей жизни свободу получить, я тебя переживу хотя бы для того, чтобы ты, сушеная задница, хозяйкой себя в доме не чувствовала. И где только Васятка такую мымру нашел?»

Капа собственной внешностью не обольщалась: конечно, худая — от такой жизни не разжиреешь, но сильная, с крепкими наработанными руками, поднесет пьяному супружнику со злости — не сразу очухается. Она всегда брала не красотой, а сноровкой, выносливостью и порядком, однако обидно такое от свекрови слышать, и Капа наловчилась мстить. Не словами, так делами — то стул ей ломаный подсунет, то уйдет и дверь, словно по забывчивости, снаружи запрет, чтобы старуха из дому выйти не могла, дурное про родню во дворе не трепала.

Бабьи раздоры нагоняли на Ваську тоску. Он пытался мамашу ублажать, самогонки перед обедом ей наливал, но та после выпивки еще злее становилась, невестку костерила с новой силой. И чем лучше за нею ухаживали, тем неуживчивее она становилась. Как-то Капа обои в кухне новые, моющиеся, поклеила, двери-окна, решетки покрасила, мужу крикнула громко, чтобы бабка тоже услыхала — не отдельно же ей докладывать:

— Осторожно! Два дня руками за притолоку не хватайся, дверь в сортир не закрывай. Окрашено!

— Надо было быстросохнущие белила брать, — заметил Василий.

Капа аж задохнулась от злости:

— А ты на них заработал, бездельник чертов? В три раза дороже стоят!

— Скупердяйка!

Мать в своей комнате довольно закудахтала, заскрипела от радости, что Васька жену облаял. Так и жили, дожидаясь, кто наперед дуба даст. Только недавно наконец померла маманя — земля ей пухом.

Во вторую очередь доконала Капитолину работа. Чтобы жить не хуже людей и получить на старости лет общесоюзный пенсионный потолок, сорок лет трудилась в одном санатории на трех должностях — официанткой, уборщицей и прачкой, а еще по дому и на земле. Вставала затемно, ложилась заполночь. Товарки понять ее не могли:

— Не одна детей ростишь — муж есть, зачем надрываться?

Приходя с работы, падала на диван в изнеможении, но обводя глазами добротную обстановку, снова заряжалась бодростью. Квартира в семье — главное. Скупясь на мелочи, на дорогую еду, когда можно обойтись дешевой, денег на обустройство квартиры Капа не жалела. С нищего детства усвоила: ковер — это благополучие, а несколько ковров — богатство. Когда некуда стало вешать, положила под ноги, хотя и страдала, ходить пускала только босыми ногами и с каждым чужим шагом ежилась, словно на нее самое наступали. В углу стояли свернутые в рулон и зашитые в старую простыню еще два ковра, дожидались, когда помрет свекровь, чтобы украсить вторую комнату. Теперь можно бы и расстелить, да времени все нет.

Тюль с цветным шитьем, шелковые расписные занавески радовали глаз, хрусталь в горке сверкал, как бриллиант, потому что еженедельно перемывался и перетирался. Это не важно, что сами ели на кухонном столе, накрытом потертой клеенкой, водку пили из граненых столовских стаканов, а чай — из щербатых фаянсовых кружек с голубой каемкой, списанных санаторным завхозом. Но когда являлись гости, сокровища вынимали из шкафа и ставили на стол, чтобы всякому было ясно: в этом доме трудились по-честному, потому сытую и красивую старость себе обеспечили. Со временем, может, и еще кое-чего удастся прикупить, если работать да не лениться, пока силы есть. На усталость и нездоровье Капа жаловаться не привыкла — некогда болеть. Повторяла: придет срок — ляжем на бок.

Наконец Капитолина дождалась своего часа, пенсию заработала — больше не бывает, если только персональная, но та не для простых людей. Однако черт отдохнуть ей не дал: только сбылась мечта, как все перевернулось — деньги сделались пустыми бумажками, государство стариков кинуло. Потом сын погиб. Опять пришла нужда выживать.

Сотни женщин гнули спины на поденщине с рассвета до заката, обгорали на солнце, мокли под дождем. Однако ушлые бизнесмены денег не платили, рассчитывались натуральным продуктом. Таково условие устного договора. Весной, пока рассаду сажали, поливали да пропалывали, — доходу работницам никакого. Зато когда начинался сбор урожая — от клубники до болгарского перца с помидорами — бери, сколько на себе унесешь. Поэтому мужчин на работу не принимали, а баба много не утащит. Но это смотря какая. Капа, даром что маленькая, поднять могла прилично: здоровая торба через плечо — половина на груди, другая на спине — и в каждой руке по баулу, такие вокзальные носильщики на тележки кладут, чтобы позвоночник не угробить. Капа спину не жалела — своя ноша не тянет. По выходным торговала добытыми овощами на улице, возле магазина.

Роль Панюшкина сводилась к встрече жены с шестичасового вечернего автобуса, доставка тяжести в квартиру, ну, еще приходилось подносить к торговому месту сумки с товаром, что Василий исполнял нехотя, с независимым видом. Ваське — лишь бы не работать, лишь бы ничего не делать. Заниматься продажей он отказался наотрез — не мог так низко пасть в глазах поселковых жителей. Негоже, мол, бывшему участковому милиционеру сидеть на фанерном ящике и взвешивать безменом кабачки. Торговля с рук в течение всей его трудовой жизни считалась делом противозаконным, и развернуть мозги на триста шестьдесят градусов у Василия не получалось. Однако с занятием Капы пришлось смириться — она хорошо зарабатывала на торговле, да еще курортников летом пускала, а сами спали в лоджии, среди мешков с овощами.