БЕЛЫЙ РАБ - РИЧАРД ХИЛЬДРЕТ

Если бы мне было дозволено выбирать себе отца, мог ли бы я выбрать более совершенного? Но, согласно законам Виргинии, только кровь и положение матери определяют положение ребенка. А моя мать, увы, была всего лишь рабыней и наложницей…

А между тем видевшие ее впервые не могли поверить, что она принадлежит к несчастной, угнетенной расе. Как ни скромно было ее положение, красота ее была так ослепительна, что, казалось, могла стереть все преграды. Примесь африканской крови, струившейся в ее жилах, была ясно заметна, но особый оттенок, который эта жаркая кровь придавала ее коже, еще более оттенял ее восхитительный румянец. Длинные черные волосы, которые она укладывала со скромным изяществом, и огонь ее прекрасных карих глаз, живых и выразительных, удивительно гармонировали со всей ее внешностью. Подобное лицо могло бы показаться обычным в Испании или в Италии, но почти никогда не встречается среди томных и бледных красавиц Восточной Виргинии.

Это описание могло бы принадлежать скорее перу влюбленного, чем сына… Но красота моей матери была столь необыкновенной, что поражала меня даже и тогда, когда я был совсем мал. Я иногда часами с восторгом глядел на нее, когда она держала меня на коленях и глаза ее то улыбались, то затуманивались слезами. Лицо ее было таким выразительным и подвижным, что на нем отражались все ее переживания, придавая ему все новое очарование и прелесть.

По отношению ко мне она была нежнейшей из матерей; но всегда, когда она глядела на меня, лицо ее выражало смесь ласки, горя и радости, которые, очевидно, и производили особенно сильное впечатление на мое ребяческое воображение.

Но не только во мне красота ее вызывала восхищение: она славилась по всей округе, и полковнику Муру не раз предлагали продать мою мать за большие деньги, но он всегда отказывался от этих предложений, - полковник гордился тем, что владеет самой лучшей лошадью, самой обаятельной любовницей, самой породистой охотничьей сворой во всей Виргинии.

Если судить о Муре по портрету, начертанному мной, трудно поверить, что полковник мог иметь любовницу и незаконнорожденных детей. Так, возможно, покажется многим.

Но те, у кого явится такая мысль, вероятно вовсе не знакомы с нравами, царящими в рабовладельческих штатах Северной Америки.

Полковник Мур был женат на женщине своего круга и, смею утверждать, любил ее и уважал. Она родила ему двух сыновей и столько же дочерей. Это отнюдь не мешало ему, как и любому другому плантатору, давать волю своим страстям и время от времени удостаивать своим вниманием туили иную красивую невольницу, работавшую в Спринг-Медоу - так называлась его плантация. Несчастные женщины даже испытывали своеобразную гордость, когда им удавалось на длительный срок удержать внимание своего господина. Но, как правило, у него не бывало более одной или двух фавориток одновременно.

Мою мать полковник Мур удостаивал особым вниманием в течение нескольких лет. Она подарила ему шесть человек детей, но все, кроме меня, самого старшего, имели счастье умереть в младенчестве.

От матери я унаследовал ту еле заметную примесь африканской крови, которой было достаточно для того, чтобы обречь меня на бесправие и рабство. Но хоть и рожденный рабом, я унаследовал от отца дух гордости, пылкое воображение и энергию.

Что касается внешних данных, а также и умственных способностей, то я смею утверждать, что ни одни из законных и признанных детей полковника не мог в этом отношении дать ему такого права гордиться своим сыном, как пишущий эти строки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Лучшее воспитание - это то, которое начинается возможно раньше. Это правило было твердо усвоено и неукоснительно применялось на той точке земного шара, где роковая звезда заставила меня родиться.

Так как в этой стране нередки случаи, когда часть детей одного и того же отца родится господами, а другая - рабами, создается необходимость как можно раньше подчинить детей дисциплине, способной подготовить их к столь различному положению. Согласно обычаю, к каждому юному хозяину с минуты его рождения прикрепляется юный раб приблизительно одного с ним возраста. С той минуты, как юный господин становится способен проявлять волю, он начинает сознавать свои права неограниченного деспота.

Менее года прошло после моего рождения, когда супруга полковника Мура подарила ему второго сына. Оба мы, не ведая ничего, еще мирно спали в наших колыбельках, когда мне уже было предназначено стать слугой моего младшего брата.

Именно таким рабом мастера Джемса я помню себя с самого раннего детства.

Нетрудно вообразить себе, какие последствия должна иметь неограниченная власть, данная ребенку над другим таким же ребенком. Жажда власти, вероятно, одна из наиболее сильных страстей, затаенных в человеческой душе, и просто поразительно, с какой быстротой и до какой изощренности может дойти ребенок в проявлениях деспотизма и тирании.

Старший сын полковника Мура, Вильям - или мастер Вильям, как полагалось величать его в Спринг-Медоу, - мог служить ярким образцом такого юного деспота. Он наводил ужас не только на своего собственного юного камердинера Джо, но и на всех детей плантации. Инстинктивное и ничем не оправданное стремление причинять страдания, которое часто проявляют дурно воспитанные дети, у Вильяма носило характер настоящей страсти. И эта страсть, которой дана была возможность безудержно проявляться, очень быстро превратилась в привычку.

Как только распространялся слух, что предполагается подвергнуть наказанию провинившегося раба, Вильям всегда старался своевременно узнать об этом и ни за что на свете не отказался бы от возможности присутствовать при наказании. Вскоре он усвоил все отвратительные повадки и гнусные выражения надсмотрщиков. Он никогда не расставался с длинным бичом и при малейшем противоречии или попытке воспротивиться его воле пускал этот бич и ход, проявлял изощренное умение владеть им.

Нужно признаться, что Вильям все же старался хоть в некоторой мере скрывать свои подвиги от отца. Полковник Мур, со своей стороны, предпочитал закрывать глаза на то, чего он не мог одобрить, но что ему, как нежно любящему отцу, трудно было предотвратить.

Мастер Джемс, слугой которого я состоял, был совсем иным, чем его брат. Джемс был слабый и болезненный ребенок, мягкий и добрый. Он искренне привязался ко мне, и я платил ему горячей дружбой и преданностью. Джемс всегда, когда только представлялась возможность, старался защитить меня от тирании Вильяма. Нередко ему приходилось для этого пускать в ход слезы и просьбы. Но и они не всегда могли смягчить юного деспота, и тогда Джемс прибегал к более действенным мерам: грозил пожаловаться отцу и рассказать ему о грубых и жестоких проделках Вильяма по отношению ко мне. Эта угроза одна только была способна произвести впечатление на "милого" юношу.

Случалось, что юный мастер Джемс начинал капризничать и упрямиться. Но я очень быстро перестал обижаться на него за эти проявления дурного настроения: они объяснялись его плохим здоровьем. Прошло немного времени, и я научился прибегать к лести и проявлять внешнюю покорность - искусство, которому дети в таком положении, как я, научаются, к сожалению, почти так же быстро, как и взрослые. Таким, путем я оказывал на него большое влияние. Он был господин, а я - раб. Но пока мы оставались детьми, это различие стиралось, и мне нетрудно было проявлять свое превосходство. Ведь я и телом и духом был сильнее его.

Мастеру Джемсу минуло пять лет, и полковник Мур счел необходимым приступить к обучению его грамоте. Моему маленькому хозяину с большим трудом удалось заучить буквы. Но составлять из них слова было ему уже совершенно не под силу. Между тем он не был лишен самолюбия и горячо желал приобрести знания; к сожалению, у него нехватало способностей.

Пытаясь преодолеть эти трудности, он, как и всегда, прибег к моей помощи: ведь я был для него главной опорой и советчиком. Мы долго думали и, наконец, изобрели следующий план: я обладал отличной памятью, тогда как мой молодой хозяин запоминал все очень медленно. Поэтому было решено, что приставленный к Джемсу преподаватель обучит азбуке, а затем и чтению в первую очередь меня; я все хорошенько запомню, а затем, во время наших игр, пользуясь удобным случаем, буду постепенно передавать эти знания моему юному господину. План показался нам великолепным. Ни учитель, ни полковник Мур по возражали: полковник ведь желал только, чтобы сын его научился читать, а учитель был в восторге от того, что таким путем мог свалить на мои плечи самую сложную часть своей задачи.

Трудно представить себе закон более варварский и гнусный, чем существующий в Америке закон, запрещающий под страхом денежного штрафа и тюремного заключения обучать раба грамоте. Подобного закона не существует ни в одной стране, и он налагает на Соединенные Штаты Америки несмываемое позорное пятно.