Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров

что мысль Бове была вместо занавеса большое сделать зеркало. Подобная затея стоила бы слишком дорого и посему не была принята».

Бове выполнил проект здания 1-й Градской больницы, который был одобрен Николаем I, выразившим даже благодарность архитектору за отличный вкус; создал новый тип жилого дома-особняка, определившего облик послепожарной Москвы. Небольшие по размерам, чаще всего одноэтажные, недорогие особняки, в которых больше всего нравились москвичам антресоли, были доступны и охотно строились жителями разоренной столицы (а среди домов, построенных Бове, выделялся дом князя Гагарина на Новинском бульваре, к сожалению, не сохранившийся).

Бове не ограничивался одной разработкой проектов, но сам составлял сметы на постройку, руководил строительными работами.

И, может быть, именно эта постоянная загруженность, излишняя меркантильность мешали проявиться его таланту в полной мере. Архитектор Витберг считал, что данное природой дарование было подавлено в Бове страстью приобретения и практическими занятиями.

Е. А. Боратынский (1800–1844)

Дмитрий Божидар, коронный подскарбий («королевский интендант»), в XIV веке построил замок Боратын, т. е. «Богом ратуемый», «Божья оборона», который до начала XIX века находился во владении Стадницких и от которого образовалась фамилия Боратынских. Смоленская земля переходила от поляков к русским и обратно. Боратынские обладали и королевскими привилегиями, и царскими грамотами на свои земли. Иван Петрович Боратынский, бельский шляхтич, принял православие и стал родоначальником русских Боратынских, сохранивших за собою польский герб — Корчак (ковш).

Боратынские играли видную роль в Российском государстве. Богдан Андреевич Боратынский, например, вел при императоре Павле I военно-дипломатические дела в Индии, а его брат Абрам Андреевич был женат на любимой фрейлине императрицы Александре Федоровне Черепановой, дослужился до генерал-лейтенанта и, выйдя в отставку, поселился в пожалованном ему Павлом I имении Мара Тамбовской губернии.

У Абрама Андреевича было четверо сыновей: Лев, Ираклий, Сергей и Евгений. Каждый из них был по-своему даровит, но особенно выделялся Сергей. «Это была совершенно гениальная натура, — вспоминал Б. Н. Чичерин, — живая, страстная, одаренная самыми разнообразными способностями». Про него говорили, что он сделался бы великим человеком, если бы не родился русским барином. Он был медиком, учился в Московской Академии, а поселившись в деревне, бесплатно лечил весь край. Прекрасный архитектор, музыкант, искусный механик и вообще мастер на все руки: он устраивал фейерверки, гравировал на меди, изготовлял музыкальные инструменты и, кроме того, считался необыкновенно живым и остроумным собеседником, истинно артистической натурой с неистощимым запасом веселья и шуток.

Впрочем, веселость нередко сменялась в нем приступами меланхолии и мрачной хандры — черта, отчасти свойственная и его брату, поэту Евгению Боратынскому.

Евгений был менее экспансивен, более замкнут и сдержан, может быть, даже не так богато одарен, как Сергей, но талант и творческая энергия не выплескивались в нем через край. Он чувствовал в себе поэтический дар и бережно относился к нему, ясно осознавая, что дар еще и обязывает: «Дарование, — писал Боратынский, — есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них — унылость».

Е. А. Боратынский, C. A. Боратынский

Конец 1830-х годов

Неизвестный художник

Действительно, Боратынский поэзией преодолевал себя. Элегическая печаль его стихотворений не романтическая поза, а пережитый опыт, далекий от романтической условности, сквозь призму которой нередко воспринимались и его лирика и он сам. Высокий, стройный, грациозный, как камергер, юноша с черными волосами и большим открытым лбом легко вписывался в привычный романтический образ. «…Бледное, задумчивое лицо, оттененное черными волосами, как бы сквозь туман горящий взор придавали ему нечто привлекательное и мечтательное, но легкая черта насмешливости приятно украшала уста его», — так описывает Боратынского один из современников.

Однако истинный Боратынский раскрывался не всем и не сразу. Вяземский в одном из писем Пушкину писал, что Боратынский, как смородиновый лист, — чем больше его растираешь, тем больше он пахнет. В нем была какая-то если не закрытость, то затаенность и осторожный поиск дружеского участия. «Рожденный для искреннего круга семьи и друзей, — писал И. В. Киреевский, — необыкновенно чувствительный к сочувствию людей ему близких, Боратынский охотно и глубоко высказывался в дружеских беседах и тем заглушал в себе иногда потребность выражаться для публики».

Мало кто так ценил дружбу и друзей, как Боратынский, и требование дружеского понимания предъявляет он своему читателю. Лишь в этом случае может состояться живое общение с поэтом, который, казалось, намеренно ограничивал круг своих собеседников и стремился никому не навязывать себя.

Мой дар убог и голос мой не громок, Но я живу, и на земле мое Кому-нибудь любезно бытие: Его найдет далекий мой потомок В моих стихах; как знать? душа моя Окажется с душой его в сношеньи, И как нашел я друга в поколеньи, Читателя найду в потомстве я.

Ф. И. Бруннов (1797–1895)

Род баронов Брунновых происходил из Померании, где Брунновы сначала назывались Янигами. Последний из Янигов оставил сына Клауса, который, достигши рыцарского достоинства, стал называться рыцарем фон-Брунновым, а потомки его переселились в Курляндию, где получали поместья и занимали выдающиеся должности. Указом от 18 марта 1871 года барон Филипп Бруннов возведен был в графское Российской империи достоинство, два года спустя был высочайше утвержден герб, однако грамота на графское достоинство за смертью в 1875 году барона Филиппа Бруннова не была высочайше подписана.

Филипп Иванович Бруннов родился в 1797 году в Дрездене, где и получил домашнее образование, а затем поступил в Лейпцигский университет. Во время Аахенского конгресса он вступил на русскую службу по Министерству иностранных дел. Некоторое время он был секретарем русского посольства в Лондоне, в 20-е годы проживал в Одессе, состоя при графе Воронцове в качестве дипломатического чиновника, принимал участие как гражданское лицо в походах против турок. В 30-е — служил в Петербурге при вице-канцлере графе Нессельроде, который относился к нему с большим доверием и поручал ему составление важнейших дипломатических бумаг. Бруннов был членом Главного управления цензуры со стороны Министерства иностранных дел, и, кстати, именно он по поручению министра просвещения графа Уварова составил обвинительную