Силуэты пушкинской эпохи - Николай Дмитриевич Александров

во всех чертах его лица соответствовал его бледности и мягкости его голоса, и это придавало всей его физиономии какое-то неуловимое выражение. Он обладал поэтическим воображением, еще более поэзии было в его душе. Он был энтузиаст всего прекрасного. Все добродетели казались ему достижимыми. Дружба была его кумиром, бескорыстие и честность — отличительными чертами характера. Когда он говорил, черты лица его и движения оживлялись, вдохновение светилось в его глазах. Свободная, изящная и чистая речь придавала большую прелесть его беседе. Увлекаясь своим воображением, он часто развивал софизмы и, если не всегда успевал убедить, то все же не вызывал раздражения в собеседнике… Я любила его беседу и еще больше любила его молчание», — вспоминала Елена Григорьевна Пушкина.

Однако этот портрет, рисующий образ почти женски экзальтированный, верен лишь отчасти. В К. Н. Батюшкове было достаточно мужественности. Воспитанник петербургских пансионов Жакино и Триполи, поклонник итальянской культуры и энтузиаст всего изящного, Батюшков принадлежал к старинному дворянскому роду. Его предок Семен Батюшков ходил в середине XVI века послом в Молдавию, Матвей Батюшков участвовал при Алексее Михайловиче в войне с Польшей и с Турцией, Андрей Батюшков служил бригадиром при Петре Первом, Илья — двоюродный дед Константина Николаевича — в царствование Екатерины II подвергся опале за худые речи об императрице.

Традиции служилого дворянства явно ощутимы в самом поэте. Несмотря на слабое здоровье и отнюдь не военную стать, Батюшков в 1806 году, в разгар антинаполеоновской кампании, записывается в ополчение и отправляется в Восточную Пруссию. В сражении под Гейльсбергом получает ранение, а по выздоровлении принимает участие в военных действиях в Финляндии, в войне со Швецией. В войну 1812 года он был адъютантом генерала Н. Н. Раевского, сражался под Дрезденом, Лейпцигом, вместе с русскими войсками вступил в Париж.

Он как будто намеренно обрекал себя на тяготы военной жизни, следуя не только чувству долга. В этом родоначальнике и апологете «легкой поэзии» менее всего было легкости и, кстати сказать, эпикурейской способности к наслаждению. Поставив знак равенства между поэзией и жизнью, потребовав даже особой «поэтической диэтики» для поэта, Батюшков не увидел скрывающейся за этим опасности, для себя самого в первую очередь. Он всегда стремился следовать заветам своего наставника Михаила Никитича Муравьева — воспитывать себя впечатлениями прекрасного, до утонченности развил свои душевные способности и до галлюцинаций — воображение, превратился в необыкновенно чувствительный эстетический инструмент, но не смог найти для себя пути. Батюшков нервничал и скучал и в своей вологодской деревне, и в Петербурге, и в Италии, куда, казалось, рвался всю жизнь; мучился загадкой собственного предназначения. «Я похож на человека, который не дошел до цели своей, а нес он на голове красивый сосуд, чем-то наполненный. Сосуд сорвался с головы, упал и разбился вдребезги. Поди теперь узнай, что в нем было», — признавался он незадолго до того, как болезнь окончательно лишила его рассудка Батюшков стал жертвой собственного воображения, собственной мечты, сновидческих образов. «Сон поглотил его разум, и действительность превратилась в сон. И был он мертв для внешних впечатлений», — говорил о нем Вяземский, а сам Батюшков писал о себе в одном из стихотворений, созданном в годы душевной болезни:

Премудро создан я, могу на вас сослаться, Могу чихнуть, могу зевнуть, Я просыпаюсь, чтоб заснуть, И сплю, чтоб вечно просыпаться.

В. Г. Бенедиктов (1807–1873)

Владимир Григорьевич Бенедиктов был усердным и благополучным чиновником. Его карьера складывалась как нельзя более удачно. Он окончил Кадетский корпус в Петербурге, участвовал в Польской кампании 1831 года, был награжден за храбрость орденом св. Анны 4-й степени и вскоре, выйдя в отставку, поступил на службу в Министерство финансов, в Особенную канцелярию по секретной части. Его усердие и ум были вполне оценены, повышение следовало за повышением, и в 1850 году Бенедиктов получил чин действительного статского советника, то есть дослужился до генерала.

Но не усердие и не математические способности, — как говорят, весьма незаурядные, — составили ему известность и славу. Этот невзрачный, с неброской внешностью чиновник был одним из самых популярных поэтов середины XIX века. В 1835 году вышла первая книга его стихов, которая имела сенсационный успех. Год спустя появилось ее второе издание, и, начиная с 1836 года, Бенедиктов постоянно печатается в журналах «Библиотека для чтения», «Сын отечества» и др.

«Появление стихотворений Бенедиктова произвело страшный гвалт и шум не только в литературном, но и в чиновничьем мире, — вспоминал Иван Панаев. — И литераторы, и чиновники петербургские были в экстазе от Бенедиктова… Жуковский, говорят, до того был поражен и восхищен книжечкою Бенедиктова, что несколько дней сряду не расставался с нею и, гуляя по Царскосельскому саду, оглашал воздух бенедиктовскими звуками. Один Пушкин оставался хладнокровным, прочитав Бенедиктова, и на вопрос: какого мнения он о новом поэте? — отвечал, что у него есть превосходное сравнение неба с опрокинутой чашей; к этому он ничего не прибавлял более…»

Сравнение, которое понравилось Пушкину, из стихотворения Бенедиктова «Облака»:

Чаша неба голубая Опрокинута на мир, —

и, надо сказать, это самое нейтральное из его действительно смелых сравнений. Современников изумляло его виртуозное, предвосхищающее Северянина и обэриутов, но в отличие от последних гораздо меньше окрашенное иронией, поэтическое разностилие. Поэтическая отвага, граничащая с самопародией, — так, кстати, воспринимал стихи Бенедиктова Чернышевский — действительно была революционной:

Как вносил я в вихрь круженья Пред завистливой толпой Стан твой, полный обольщенья, На ладони огневой, И рука моя лениво Отделялась от огней Бесконечно прихотливой Дивной талии твоей; И, когда ты утомлялась И садилась отдохнуть, Океаном мне являлась Негой зыблемая грудь, — И на этом океане, В пене млечной белизны, Через дымку, как в