У каждой улицы своя жизнь - Елена Кирога

Интересно, какая она?

Дядя Фермин мог бы ответить ей на этот вопрос в тот день, когда они заговорили о ней.

Дядя Фермин знал обо всех. И обладал удивительной способностью вникать в чужие дела.

— Окрутила его одна. Он доверчив как ребенок, а ведет себя... — завела разговор Эсперанса, подтачивая пилкой сломанный ноготь и украдкой поглядывая на дядю. Дядя Фермин заметил, что за ним наблюдают, и, окинув ее насмешливым взглядом из-под своих густых, нависавших над глазами бровей, сказал:

— Я их видел...

— Пощади меня... Ничего не говори о нем. Я его простила.

Дядя Фермин знал, что это была неправда.

— И хорошо сделала.

— Я переживаю из-за дочери. Знай я наперед, что он может выкинуть нечто подобное, не разошлась бы с ним. Изображать из себя верх порядочности, столько разглагольствовать... И потом поступить как все...

Дядя Фермин возразил ей, хлопнув себя по бедрам:

— Но это не так.

— А как же? Вступить в гражданский брак, зная, что церковь не признает его...

Она клокотала от бешенства, и ей пришлось замолчать, чтобы успокоиться. Наконец она овладела собой и продолжала:

— Я переживаю из-за девочки. — И, заглушая душившую ее злобу, добавила: — Такие мужчины, как он, хорошо не кончают. — И, не давая дяде вставить слово, спросила: — Так ты их видел? Надеюсь, ты с ним не поздоровался?

Дядя Фермин смутился:

— Но ведь он со мной поздоровался. А как бы ты хотела, чтобы я поступил?

Эсперанса закусила губу, боясь закричать на него.

— Из всех зол... Она еще не худшее... Эсперанса вскочила, точно ужаленная.

— Уходи!

— Но послушай... Я хочу сказать, что она не какая-то там дешевка. Насколько я понял, она его студентка. За ней не водится ничего плохого.

Эсперанса пулей вылетела из комнаты и тут же вернулась, держа в руке его шляпу.

— Уходи.

— Но, Эсперанса...

И так как в его голосе прозвучали нотки сочувствия, прервала его, вспылив:

— Все вы, мужчины, одним миром мазаны... Для вас нет ничего святого. Ты на его стороне... Ты, мой кровный дядя, не отвернулся от него и еще посмел заговорить о ней... Забыв о том, что моя дочь, дочь этого человека — твоя племянница.

— Эсперанса...

— ...Лучше бы ты дал мне пощечину. Теперь я нисколько не сомневаюсь, что ты его оправдываешь.

— Нет!

Держа шляпу в руке, багровый от негодования, дядя Фермин взорвался:

— Я не оправдываю его. Я его осуждаю. Но ты сама хотела все узнать, сама тянула меня за язык, а теперь тебе неприятно... Во всяком случае, она вовсе не дешевка и не хищница... Она еще совсем юная. Даже немного забавная. Самая обыкновенная девушка... Если хочешь знать мое мнение, то у него даже нет оправдания, потому что она далеко не красавица.

И он ушел, громко хлопнув дверью.

Теперь эта женщина, должно быть, нервничает у себя в комнате, зная, что Эсперанса находится здесь. А может быть, ей пришлось провести бессонную ночь, и она прилегла или же охвачена страхом, как и ее служанка. Да, наверняка она испытывает страх от того, что так живет. .

Эсперансу бросило в дрожь. Тот, кто умирает во грехе... "Боже, пошли мне благостную смерть.

Будь милостив ко мне..."

Очертания ног были невидимы под покровом белых цветов, таких же нежных, как цветы апельсинового дерева... Безумная! Безумная женщина!

Вентура сказал в суде:

— Было бы лучше, если бы мы с тобой никогда больше не встретились.

Знал ли он уже тогда другую женщину?.. Фактически можно сказать, они больше не встречались. Однажды только она увидела его в толпе пешеходов, переходивших улицу, пока дожидалась у светофора зеленого света, сидя в своей машине. Она была настолько ошеломлена и взволнована, что даже не повернула головы в его сторону, а упрямо смотрела на светофор. И только когда машина тронулась с места, быстро оглянулась и поискала взглядом его высокую, нескладную фигуру. Он был в непромокаемом плаще.

"Ненавижу его. Почему он не уедет отсюда? Куда-нибудь за тридевять земель. Если он меня увидит. ."

Она инстинктивно взглянула на себя в зеркало обратного вида. Улыбнулась: ей почти захотелось этого после того, как он прошел.

Если бы Вентура увидел ее, он бы вежливо поздоровался. Она в этом нисколько не сомневалась. Он был противником радикальных мер и изменил своим принципам лишь в тот раз, когда решил окончательно порвать с ней. Вентура бесконечно уважал чужое достоинство и становился непримиримым, когда кто-нибудь задевал его самолюбие. В таких случаях он замыкался в своей скорлупе и не замечал тебя, даже если ты находился рядом. С женщинами он всегда был любезным — в полном смысле этого слова: человек, достойный их любви. И эта его любезность трогала до глубины души. Эсперанса тоже не устояла перед ней.

Она знала, что, увидев ее за рулем машины, он повел бы себя, как и подобает настоящему мужчине: снял бы шляпу, улыбаясь слегка смущенно и натянуто. (А спустя годы, наверное, снимал бы уже шляпу, быстро проходя мимо, задумчивый.)

— Было бы лучше, если бы мы с тобой никогда больше не встретились...

Так сказал ей Вентура ледяным голосом, когда они стояли в коридоре суда. Он испытывал неловкость от того, что находится там. Веки его были воспалены от бессонных ночей, воротничок рубашки помят, глаза устремлены куда-то в сторону, чтобы не смотреть на нее и не смягчиться.

Казалось, ему донельзя все опротивело. И тем не менее он предложил ей:

— Тебя проводить куда-нибудь?

Ему не хотелось оставлять ее там одну, подвергая возможным насмешкам со стороны писаря и приставов.

Эсперанса не удостоила его ответом. Гордо прошла мимо: красивая, с алыми, как кровь, губами на бледном лице и горящими, точно угли, огромными глазами. Загадочная. Желанная.

Казалось, будто она таила в себе нечто большее, чем секс. Но она заблуждалась на свой счет. Ей не следовало больше обольщаться.

Доставая из сумочки ключи от машины, она почувствовала, что он вышел из здания суда. И догадалась, о чем он думал, пристально глядя на нее: "Настоящая Эсперанса та, что уходит от меня молча, жестокая, равнодушная, черствая". Она захлопнула дверцу машины. А он по-прежнему стоял у двери суда, но уже не смотрел на нее. "Женщина должна быть как вода. Женщина..."

Теперь он уже далеко от Эсперансы.

Запах акации был почти непристойным. Эта весна в комнате... Глупая женщина! Она знала Вентуру лучше других — она, его жена, единственная законная, — и все из ряда вон выходящее раздражало ее. Вентура осудил бы этот покой, царивший в комнате, как будто бы жизнь в доме продолжалась. И она, хотя бы из уважения к нему, должна была бы дать понять, что жизнь по меньшей мере омрачилась. Покойника надлежало положить головой к окну, с распятием у изголовья и большими свечами по бокам. А это неразумно распахнутое настежь окно...

Послышались чьи-то голоса. "Кто-то идет".

Эсперанса внутренне насторожилась. Щелкнул замок входной двери. Донесся тихий, размеренный голос. Но никто не вошел.

Фройлан склонился к ней:

— Присядь. Ты устанешь.

Она вдруг поняла, что действительно устала и совсем обессилела. Должно быть, Фройлан заметил это по лицу. Она оглянулась по сторонам, но не захотела садиться в эти мягкие зеленые кресла... кресла той женщины... Она оперлась на заднюю часть своих ступней и прислонилась головой к деревянным ставням. Ее душили слезы — слезы усталости, бессилия, унижения.

Особенно унижения. Она ощущала его не разумом, а сердцем. Из ее груди рвался беззвучный вопль души: "Моя дочь! Пусть придет сюда моя дочь!"

Но в ней тут же заговорило материнское чувство — самое благородное из всех ее чувств...

"Нет, нет! Ни в коем случае!"

В коридоре разговаривали всего лишь мгновение. Кто бы это мог быть? Та женщина? Но та женщина вряд ли вошла бы сюда, зная, что тут она, Эсперанса. Та, другая, положила покойника — покойника, принадлежавшего им обеим, — на коврик, лицом к окну, и ушла, закрыв ему лицо носовым платком. Почему?..

Острая боль, которая пронзила ее раньше, вновь поднималась в ней откуда-то из самых глубин души, чудовищно разрастаясь, обретая форму, подступая к горлу. "Почему?.." Вопрос все настойчивее требовал ответа. "Почему?"

— Произошел несчастный случай.

Но что именно произошло? Недобрая мысль свербила ей мозг, всецело овладевая сознанием. Эсперанса посмотрела на Фройлана, даже не подозревая, каким постаревшим и осунувшимся выглядело ее лицо.

— Я не хочу думать, что...

Фройлан приложил палец к губам. Он догадывался, о чем она думала. Но отвергал это предположение с самого начала, с того момента, как вошел сюда. Его терзала мысль, что если это действительно так, то он зря оставил записку Агате... Хотя все равно от нее не утаишь.

— А не мог ли он?..

Она посмотрела Фройлану в глаза и читала в них тот же вопрос, который всеми силами отвергала. Но едва произнесла вслух: