Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

и ждать, когда откроется тяжёлый занавес и актёры выйдут на сцену. Он прислонил лопату к стене, сел в ветхое зрительское кресло, оно заскрипело. Юра улыбнулся, вспомнив, как в вечер первой репетиции пол жалобно выл под ногами, когда Юрка мялся перед обитой войлоком дверью, что валялась сейчас на крыльце. Как же он тогда злился на Иру Петровну, как злился!* * *

«Ну Ира, ну Петровна, ну на кой ляд мне сдался этот театр?!» Настроение у Юрки было хуже некуда — ещё бы, при такой толпе народа его и отругали, и выставили полным болваном. Чёрт бы побрал и эту Ольгу Леонидовну вместе со своими нравоучениями! Юрка весь день гневался, обижался и пытался найти причину, чтобы не идти на репетицию. Но отвертеться не получилось, пришлось унять свои капризы, ведь Юрка понимал, что не пойди он вечером в театр — подведёт Иру Петровну, которая отвечает за него головой.

Но злость-то никуда не делась! Юрка даже намеревался грохнуть дверью, чтобы всем показать, что думает об этой дурацкой самодеятельности. Но только замахнулся, только тихонько скрипнул ступенькой, как замер на пороге.

Володя был один. Сидел слева на самом краю сцены, читал что-то в тетрадке и грыз грушу. Рядом стоял радиоприёмник, шипел и скрипел от постоянных радиопомех, пытался играть «Канон» Пахельбеля. Володя, слыша, что помехи опять перебивают звуки фортепиано из динамиков, клал тетрадку на колени и, не глядя, поворачивал антенну.

Юрка обомлел — таким этот Володя показался ему простым и даже трогательным. Без тени бравады, сосредоточенный и ссутуленный, вожатый сидел прямо на полу и болтал ногой. Он хрустнул грушей, задумчиво прожевал, проглотил — чуть не поперхнулся и вдруг тряхнул головой — похоже, в тексте что-то не понравилось. Очки сползли на кончик носа.

«Ещё бы не сползали, на таком-то ровном», — заметил про себя Юрка и кашлянул. Случайно. Он бы ещё постоял, посмотрел, полюбовался и позавидовал Володе — не носу, разумеется, а груше — уж очень он их любил. Володя поднял голову, бросил тетрадь, рефлекторно устремил указательный палец себе в лицо, но вдруг передумал, разжал руку и аккуратно, со слегка надменным видом, поправил очки за дужки.

— Привет. Уже вернулся с полдника?

Юрка кивнул.

— А где это груши раздают? В столовой нет ничего…

— Меня угостили.

— Кто? — автоматически спросил Юрка, вдруг это его знакомый, тогда можно было бы за так выпросить или на что-нибудь обменять.

— Маша Сидорова. Она у нас на пианино играет, скоро придёт. Давай поделюсь? — и протянул ему ненадкусанную половину груши, но Юрка помотал головой. — Не хочешь — как хочешь.

— Так, и что я буду здесь делать? — поинтересовался Юрка, поднявшись на сцену и деловито скрестив руки на груди.

— Сразу к делу, да? Хороший подход, мне нравится. Действительно, что же ты будешь делать?.. — Володя встал на ноги и задумчиво уставился в чистый белый потолок. — Смотрю сценарий, думаю, какую тебе дать роль, но представляешь, нет для тебя — здоровенного лба — роли.

— Как это нет? Совсем?

— Совсем, — Володя уставился ему в лицо.

— Может, дерево… ну или волк… В любом детском спектакле есть либо волк, либо дерево.

— Дерево? — Володя усмехнулся. — У нас будет тайник в полене, но это реквизит, а не роль.

— Ты всё-таки подумай над этим. Уж что-что, а полено я сыграю отлично, профессионально даже. Показать?

Не дожидаясь ответа, Юрка лёг на пол плашмя и вытянул руки вдоль туловища.

— Как тебе? — спросил, приподнявшись и глядя на Володю снизу вверх.

— Не смешно, — сухо отрезал тот. — Ты кое-чего не понимаешь. У нас не юмористический спектакль, а драма. Даже трагедия. У лагеря в этом году юбилей — тридцать лет со дня основания, Ольга Леонидовна говорила на линейке.

— Ну, говорила, — подтвердил Юрка.

— Так вот. То, что лагерь носит имя пионера-героя Зины Портновой, ты, конечно, сам знаешь. А то, что первым массовым мероприятием здесь был спектакль о жизни Портновой, — это должно быть для тебя новостью. Так вот, именно этот спектакль мы поставим на дне рождения лагеря. Так что полено, Юра, не в этот раз.

Говорил Володя вдохновенно, с видом человека, намеревающегося сделать что-то особенное и значимое. Но Юрку не проняло.

— Фу! — скривился он. — Скучно…

Володя сперва нахмурился, потом посмотрел на него оценивающе и наконец ответил:

— Нет уж, скучно не будет — во всяком случае, тебе. Раз роли не нашлось, будешь мне помогать с актёрами. А что? Тут у нас, кроме меня, всего один взрослый — Маша. Кстати, она ведь из твоего отряда. А остальные все малыши. Если с девочками справляться не надо, они сами по себе послушные, то мальчики прямо-таки бешеные. Тут не просто глаз да глаз, тут и авторитет нужен.

— Пф… Ну и пусть Маша с ними нянчится, я им что, мамочка?

— Говорю же, Маша не справится: мальчикам нужен не кто-нибудь, а авторитет. У меня нет времени, чтобы…

— И с чего это ты взял, что я соглашусь?

Володя тяжело выдохнул:

— Согласишься. Потому что у тебя нет выбора.

— Да ну?

— Ну да. На твоём месте я бы лучше подтянул свою дисциплину…

— А то что?

— А то, что если опять натворишь бед, тебя просто выгонят из лагеря! — Володя повысил тон, в его голосе прозвучали сердитые нотки. — Я серьёзно. Знаешь, как сегодня Ирину отчихвостили за гирлянду? И кстати, Ольга Леонидовна просила тебе напомнить, что это было последнее предупреждение.

Юрка даже не нашёл, что на это сказать. Вскочил, заходил кругами. Потом остановился как вкопанный, задумался. Скучно ему в лагере? Ну да. А уезжать хочется? На самом-то деле не очень. Сказать по правде, Юрка не мог определиться с тем, чего хотел, но вылетать из лагеря с позором… Он-то ладно, пусть с позором, а Ира Петровна как? С выговором в личном деле и ужасной характеристикой? Хорош мужик, мало того что за вожатской юбкой прятался, так ещё и подвёл её, Иру. Нет, такое точно не входило в Юркины планы.

— Поручились, значит, и теперь шантажируете? —