Лето в пионерском галстуке - Катерина Сильванова

для комсомола, да и, если удастся, в партию пригодится. А на деле-то всё не так. — Володя пододвинулся ближе, чуть склонился над Юркой. — Мне сунули самый младший отряд, якобы с маленькими легче. А с ними, наоборот, одни нервы! Я по три раза в час их пересчитываю, они бегают от нас со второй вожатой и совершенно не слушаются. Мне что, орать на них в самом деле?

— Почему бы тебе не орать, если орёт даже старшая воспитательница? Педагог, чтоб её… — Юрка нахмурился.

— Зря она так сделала, конечно, — кивнул Володя. — Сама же учила — не повышать на ребёнка голос, но если придётся ругать, то не его самого, а его проступок. И самое главное — не при других.

— Это она так говорила? — Юрка хохотнул. — Во дела…

— Она, лично. Но это было до того, как вчера проверка нагрянула и выявила кучу замечаний. Они ходят теперь каждую смену. И угадай, из-за кого это всё?

— Ой уж прям из-за меня! — не поверил Юрка, но настроение начало портиться.

— А кто додумался устроить драку в пионерлагере? Ты ещё спасибо сказать должен, что тебя в милицию не забрали. — Володя грозно сверкнул глазами, но порыв научить Юрку уму-разуму сошёл на нет, как только вожатый взглянул на зелёный домик медпункта. Он тут же поник и превратился из воспитателя в обычного парня. Тяжело вздохнул, видимо, одно напоминание о травмированном Сашке тут же затянуло его в омут переживаний и проблем. Когда Володя заговорил снова, его голос прозвучал хрипло и безжизненно: — Мне пятый отряд завтра на речку вести. Не одному, конечно, со второй вожатой, Леной, а она поопытнее будет. Плюс на пляж придёт физрук, тоже поможет следить за детьми. И лягушатник им уже отгородили, всё как положено. А я всё равно боюсь до ужаса. И Лена тоже боится. Она рассказывала, что её знакомую вожатую судили в прошлом году — у неё девочка в реке утонула. Днём, у вожатых на виду… Сегодня мы на речку не успели — пока приехали, пока устроились, уже и дело к обеду. Но завтра — всё, на пляж вести. Моя бы воля, вообще к воде не подпустил!

Юрка поёжился — да, на самом деле и в “Ласточке” когда-то бывали несчастные случаи, он слышал о таком.

— Ну не унывай, — Юрке захотелось подбодрить Володю, а то совсем поник. — Только начало смены, впереди ещё много времени, втянешься и привыкнешь. Вон Ира Петровна, например, уже не первый год вожатая, значит, есть что-то хорошее во всём этом?

— Я пока из хорошего вижу только зарплату и характеристику, чтобы потом в партию…

— Да сдалась тебе эта партия?! — вспыхнул Юрка. — Уже второй раз про неё говоришь.

Его по-подростковому раздражало в людях стремление жить по инерции, по указанному направлению, и нежелание хоть изредка шагнуть в сторону и сделать что-то не так, как их научили.

Володя на это пожал плечами.

— Сдалась, конечно! Юра, ты будто не знаешь — без партбилета ты ни работы хорошей… действительно хорошей не получишь, ни съездишь никуда. Да, политсистема не идеальна, в чем-то устаревшая, в чем-то избыточная, но рабочая ведь.

— Чего? — Юрка удивлённо вздёрнул бровь. От Володи он совсем не ожидал услышать нечто подобное. Тот как раз всем видом походил на человека, рьяно следующего указке этой самой «работающей» системы, а тут оказывается — избыточная, устаревшая…

— А того. Только между нами, ладно? Не при Сталине, конечно, живём, но мало ли что…

— Естественно! — он аж сел. Копчик потянуло, Юрка скривился.

— Наверное, каждый прогрессивный человек недоволен, что у нас в стране все живут, как пятьдесят лет назад — пионерия, комсомол, партия. Я тоже не слепой, но другого выхода нет.

— Не согласен! — Юрка даже выпрямился и повернулся, чтобы смотреть Володе в глаза… — Выход всегда есть.

Тот улыбнулся — немного надменно и снисходительно, но Юрку снова почему-то обрадовала даже такая улыбка.

— А ты вообще, Конев, часто со всем не согласен. Но так тоже жить нельзя. Конечно, выход есть. В этом случае — делать что должен, идти в комсомол, потом в партию, какой бы бесполезной ты её ни считал. А упираться рогом и пытаться крушить несокрушимое — вот это действительно бесполезно.

И Юрка, на самом деле привыкший со всеми спорить и быть несогласным, внезапно не нашёл, что ответить. Признавать правоту Володи не хотелось, но в глубине души возникло понимание, что доля истины в его словах есть. Особенно в части бесполезности Юркиного сопротивления.

А ещё именно в тот момент изменилось Юркино отношение к Володе. Вожатый вдруг перестал казаться таким себе роботом и превратился в обычного человека — со своими переживаниями и проблемами, с которыми не всегда знал, как справиться. Юрке нравилось, что их мысли в чём-то сходятся, и ему захотелось его поддержать.

— А хочешь, я буду тебе помогать? — сказал он, поддавшись этому порыву.

— В смысле?

— Ну, хоть с той же малышней. То есть не только за театралами твоими следить, но и за отрядом. Вот завтра, когда на речку их поведёшь, хочешь, приду?.. — Юрка запнулся, удивившись собственному пылу. — Ну, раз ты за них так переживаешь… — объяснил сконфуженно.

Володя тоже удивился, но просиял:

— Правда? Это было бы здорово! — Вдруг Володя всплеснул руками. — Что-то мы всё обо мне и моих проблемах. Нехорошо получается. Расскажи что-нибудь о себе.

Но рассказать Юрке о себе не дал громогласный вой из динамика, висящего на столбе.

Но выли не иерихонские трубы, а горн, зовущий лагерь на ужин. И земля задрожала не от крушения вечных стен, а от топота пионерских ног. Подобно генералам, вожатые кричали своим армиям: «По двое в колонну стройся! Ша-а-агом марш!» Жизнь в лагере забила ключом.

Только заслышав шипение из репродуктора, Юркин собеседник удрал в театр собирать труппу и вести её в столовую, а сам Юрка, кряхтя, поднялся и отправился в медпункт — пусть Лариса Сергеевна ещё помажет. Ему, как-никак, завтра в плавках щеголять, а сиять подбитым хвостом стыдно.

Юрка знал, что первый отряд завтра тоже отправят купаться, но почему-то, размышляя о хвосте, он думал не о своём