Жертва тайги - Алексей Макеев

— Зачем?

— И тебе кое-что смастерим.

Через пару минут руку Антона оттягивало что-то похожее на примитивное копье. Это была ручка от швабры с лезвием ножа на конце, примотанным тем же телефонным кабелем.

В мозгах Антона тут же ярко полыхнуло: «Пырнуть бы тебя, идиота, этой убойной штукой промеж глаз да и разделаться вмиг со всей этой дурацкой историей!..»

Он подумал так, и от этой дикой мысли даже ладони у него вспотели. Антону пришлось потупиться.

— Сирнапу по-ихнему, — спокойно пояснил Чеботарь, сделав вид, что не заметил огонек, полыхнувший в глазах соседа. — У тех, что гольды делают, только лезвие пошире и подлиннее. На мафу, медведя, значит, с таким ходят. На вот ручку от ножика, в рюкзак спрячь. Потом по-новому приладим.

Прошедшая ночь действительно явно пошла ему на пользу, подействовала исключительно благотворно. Она каким-то совершенно непостижимым образом взбодрила его, хотя, как догадывался Антон, он и на минуту глаз не сомкнул. От былой растерянности не осталось и следа. Чеботарь весь как-то подобрался. Теперь его широкоскулое лицо с массивным рубленым подбородком снова излучало уверенность и недюжинную внутреннюю силу.

При этом в нем угадывалась еще какая-то перемена, пока непонятная Антону. Как будто прошедшей ночью тот окончательно принял какое-то очень важное для себя решение.

Антон же, напротив, чувствовал какое-то внутреннее опустошение. В голове его образовалась натуральная каша. На фоне собранного, уверенного в себе Чеботаря он выглядел полной и законченной размазней.

Тот устал бросать на своего смурного расквашенного попутчика укоряющие взгляды, недовольно покачал башкой и проворчал:

— Ты чего, Антоха, киснешь-то? Ну-ка соберись. Кончай хандрить, паря. Прорвемся, блин. Не менжуйся. Я тебе говорю. — Он тут же хитро прищурился и ляпнул, казалось, совсем не к месту, ни к селу ни к городу, безо всякого перехода: — А знаешь, кстати, почему удэгейцы тигру уважают? А вот и нет! — не дожидаясь ответа, тут же продолжил Чеботарь: — Неправильно. Хрен ты угадал! Вовсе не потому, что боятся ее до дрожи. Совсем не в этом фишка, паря! Вот послушай… — Он намеренно выдержал весомую паузу, засмолил чинарик, скорчил блаженную глубокомысленную рожу и не торопясь продолжил: — Есть у них, значит, такая байка, легенда, что ли. Это еще тогда было, когда человеком на земле и не пахло. Ну, в этом ихнем среднем мире. У них так считают: верхний мир — это там, где боги всякие обитают. В нижнем — души мертвяков. А посередке тайга, земля наша, значит, обычный людской мир. Так вот, решил их главный бог, не помню уже, как там он прозывается — Сангия-мама, что ли? — людей для полного комплекта наварганить. Послал он на землю брата и сестру. Они же, сучьи дети, взяли да обмишурились. Стали жить как мужик с бабой. Детишек, ясный день, настрогали. Пацана и девку. Этот самый божок их главный поглядел на такую шнягу и дюже рассердился. Порешил обоих. На раз ухлопал и мужика, и бабу. Сестру эту, значит, и ее непутевого братца. Не хрен, мол, мне тут блудить по-родственному. А детей-то ихних малых все-таки вроде как пожалел. Не извел до кучи. Девка пошла замуж за медведя, а паря женился на тигрице. От парня почему-то потомства не было, а вот у девки с медведем все путем изладилось. Вот оттуда род удэгейцев и попер якобы. Теперь они лепят, что мафа, медведь то бишь, для них в натуре прародитель, а тигра — далекий родственник, но важный и уважаемый. Въезжаешь? Но только пока не отчебучит он чего помойного. Собаку, к примеру, у хозяина слямзит или подерет кого. Тогда уж все, каюк. Вся любовь сразу побоку. Запросто ему в лобешник пулю залепят!.. Да и прадедушку своего, медведя, жрут они, братья хитромудрые, очень даже запросто. Аж за ушами трещит. Хотя при этом вроде как жалеют его, казнятся, извиняются. Да я так петрю, что медведю от этих извинений уже ни холодно ни жарко. Вот так, значит, у них, у гольдов, все и напутано. Хрен разберешь, что к чему. — Чеботарь закрыл рот, поглядел на Антона хитрыми въедливыми глазищами и удовлетворенно хмыкнул.

Он попал туда, куда целил.

После сказочки, ввернутой Чеботарем, казалось бы, совсем не к месту, на душе у Антона как-то заметно просветлело. Он, конечно, сразу же раскусил неуклюжую, по-детски примитивную попытку этого мужика побыстрее привести его в чувство. Пусть так, но сладкоречивый треп Чеботаря подействовал на него очень даже положительно. Антон вышел из состояния унылой безнадеги, вроде как сбросил с души камень, встрепенулся. На него тоже напала жажда бурной деятельности.

Он резво поднялся на ноги и принялся раздувать печку, чтобы приготовить незатейливый скудный обед. Антон с показным рвением хлопотал по хозяйству.

«Да и болт с ним, что у него теперь лук имеется, — рассуждал он. — В чащобе из него не больно постреляешь. Так что все!.. Хватит уже сопли жевать и от глупых детских россказней дрожмя дрожать. Больше не туплю. При первой же возможности заканчиваю всю эту затянувшуюся бодягу. А если уж действительно до драчки дело дойдет, залеплю ему этой дурацкой сирнапой куда-нибудь в руку или в ногу. Ничего с ним не будет. Выживет. Он же лось здоровенный. Вот и врежу, если что, лишь бы отвязался!»

— Тормознем на Лысой, — накоротке переводя дух, опираясь на согнутое колено, проговорил Чеботарь и кашлянул, прочищая горло. — Там, на самой верхотуре, пещера есть. Одну ночь, думаю, как-нибудь в ней перекантуемся.

— Смотри сам. Тебе видней, — ответил вконец запыхавшийся, взопревший на крутом подъеме Антон. — Я в этих местах не бывал. — Он смахнул со лба бисеринки пота и снова бросил сожалеющий взгляд за спину.

Там, теперь уже на порядочном расстоянии, за синими кедрачами и багряно-желтыми, уже по-осеннему раскрашенными перелесками находился поселок, оставленный им четверо суток назад. А в каких-нибудь двадцати минутах езды от него, в тихом немноголюдном городке — и дом родной. Жена и дети. Сердце Антона вдруг сжалось и заныло от запоздалого сожаления, от какой-то зряшной, но очень болезненной обиды и на себя, и на все происходящее.

«Какого хрена, спрашивается, пошел в тайгу один? Звали же мужики с собой! Нет ведь, захотелось дураку в одиночку фраернуться. Знай, мол, нас, лихих таежников!.. Ну да и черт с ним. Хватит уже пеплом башку посыпать.

Тем более что скоро все закончится. Как только стемнеет, этот бабуин отобьется, я тут же ноги сделаю. А он сегодня определенно спать уляжется. По меньшей мере третьи сутки уже без сна, на ногах да в таком-то возрасте. Не двужильный же он, в конце концов.

А всю эту дурь про всяких там призрачных таежных монстров вообще начисто из мозгов выметаем. Отойду от него подальше и где-нибудь под елкой до утра перекантуюсь. Как только посереет, назад к речушке потяну. Надо обязательно корень из дупла забрать. Вот так и сделаю».

Его дико потянуло закурить. Хотя бы парочку затяжек! Но в запасе оставалась всего одна давно початая пачка сигарет, и он старался тянуть до последнего, пока уши совсем не опухнут без очередной спасительной дозы никотина.

Они перевалили междугорье, глубокую широкую лощину, с трудом продираясь через бурелом. Дальше легче не стало. Путники, склоняясь в три погибели, почти на карачках поднялись к горбатой вершине по старой зверовой тропе, занудно петляющей в зарослях кедрового стланика. Антон окончательно выбился из сил. Ноги дрожали и подкашивались. Поясница от постоянного напряжения затекла, занемела до такой степени, что полностью разогнуться уже не удавалось.

Он махнул рукой Чеботарю и прохрипел:

— Иди, не дожидайся. Я догоню сейчас. Отдышусь немного.

Но тот сразу же стопорнулся и демонстративно брякнулся рядом на пятую точку с явным намерением дождаться, пока попутчик отдохнет и двинет дальше под его конвоем.

«Вот же, мать его так, вертухай занюханный! — Антон неприязненно покосился на него. — Чует, лешак хитромудрый, за версту неладное. Хрен его обведешь вокруг пальца!»

Он отвернулся от Чеботаря и зацепился взглядом за какой-то ярко-красный лоскуток, застрявший в густой кедровой лапе. Антон потянулся и достал его буквально кончиками пальцев. Спина тут же отозвалась на новое непомерное усилие болезненным коротким прострелом. Он охнул, присел и внимательнее посмотрел на обнаруженную тряпицу.

Десятисантиметровый обрывок кумачовой ленты еще не успел выцвести на солнце. Антон расправил ее и уставился на иероглифы, четко, филигранно выведенные на ней. Складывалось полное впечатление, что лента эта была оборвана совсем недавно. Надпись, сделанная черной тушью, еще не успела расплыться от дождя.

— Дай-ка, — сказал Чеботарь и принял из его руки алый лоскуток.

— Не знаешь, что это такое? — сглаживая возникшую неловкость, озадачил его Антон. — Интересно, как она здесь, на сопке, оказалась.

— Такую вот бодягу тазы [16] на священное место цепляют. Очень похоже, — после недолгого раздумья отозвался Чеботарь. — Это вроде писульки такой ихним божкам с просьбой послать удачу или уберечь от каких напастей, — пояснил он и зашарил взглядом по сторонам. — Наверняка где-то кумирня [17] есть. Только что-то не видать пока. Может, до нее еще пилить да пилить? Это же не ватник. Такую кроху могло и издалека ветром притащить. — Чеботарь повертел находку и сунул в карман. — Ладно. Потом разберемся. Пошли.