Извращённое чувство - Эмили Макинтайер

того, что моя мать умерла при родах, оставив его единственным человеком в моем окружении, или, может быть, из-за того, что, несмотря на его далеко не идеальное отношение ко мне, он любил и поддерживал меня каждый день моей жизни.

Он всегда был рядом.

Я бы отдала своему отцу весь мир, потому что это то, что он сделал для меня. Было бы эгоистично притворяться, что это не так.

— Habibti, ты в порядке?

Голос моего отца разносится в воздухе, скользя по поверхности его мебели из темного дерева, пока не опускается тяжестью на мои плечи, заставляя меня глубже вжаться в роскошную бордовую кожу его огромного кресла.

Мы находимся в его домашнем кабинете, где он проводит большую часть своих дней с момента появления болезни, и в моей памяти всплывают воспоминания о том, как я маленьким ребенком сидела на коленях у отца за его столом, пока он учил меня разбираться в четырех главных характеристиках бриллиантов — огранке, цвете, чистоте и весе карата. Теплое чувство любви переполняет меня, когда я вспоминаю, как он качал меня на коленях, пока я разглядывала в увеличительное стекло драгоценности, которые он приносил домой.

— Да, Ясмин, — встревает Джулиан. — У тебя такой раскрасневшийся вид. Не желаешь поделиться?

Я перевожу взгляд на него, раздраженная тем, что он всегда здесь и явно изо всех сил старается вывести меня из себя. Я всегда знала, что он закадычный друг моего отца, но пока не вернулась из университета, не понимала, что это будет означать, что он всегда будет рядом, как дурная привычка.

Он смотрит на меня с вызовом, его высокая фигура обтянута идеальным костюмом, а плечо прислонено к стене, как будто у него нет ни единой заботы в мире. Как будто прошлой ночью он не стал худшим в мире Подглядывающим Томом11, наблюдая, как Эйдан трахает меня, а потом доводит до оргазма своим языком.

— У тебя что, нет собственного дома, куда можно пойти? — язвлю я. — Собственная семья, которую можно беспокоить?

Он смеется.

— Зачем быть там, когда здесь, где я нахожусь сейчас, происходит столько всего интересного?

Меня охватывает смущение, кровь стынет в жилах.

— Тебя беспокоит мое присутствие здесь? — он наклоняет голову.

Я пожимаю плечами.

— Ты как таракан, всегда прячешься по темным углам.

Он ухмыляется, отрывается от стены и неторопливо направляется ко мне, слегка наклоняясь, берет мою руку и запечатлевает легкий поцелуй на тыльной стороне ладони.

— Я мог бы многому научить тебя о том, что происходит в темных углах, Gattina12, — тихо говорит он.

Мое сердце подскакивает к горлу.

— Вы двое — как родные брат и сестра, — со смехом говорит мой отец.

Джулиан хмурится и снова выпрямляется. Он разглаживает перед своего черного пиджака, вены на его руках становятся заметнее из-за чернил, которыми они были обведены. Прищурившись, я понимаю, что это татуировка в виде змеи, выглядывающей у него из рукава, и провожу взглядом по его руке, гадая, насколько далеко простирается рисунок.

Змея.

Подходит, я думаю.

Дурное предчувствие пробегает у меня по спине и обвивает шею.

— Баба́, — говорю я, отрывая взгляд от Джулиана. — Мы можем поговорить наедине?

Я не отрываю взгляда от отца, но одна сторона моего лица горит, и я понимаю только по ощущениям, что Джулиан не сводит с меня пристального взгляда.

— Я как раз собирался уходить, — заявляет Джулиан. — Отдохни, старик. Я позвоню тебе и сообщу о любых важных новостях

Мой отец кивает, провожая взглядом уходящего Джулиана, и я впиваюсь пальцами в подлокотники кожаного кресла, чтобы подавить желание, которое пронизывает меня, приказывая следовать за ним и убедиться, что он никогда не расскажет о том, что видел. Спросить его, кем, черт возьми, он себя возомнил.

— Я тоже хотел поговорить с тобой, — говорит мой отец. — Я не уверен, сколько времени…

— Нет, — перебиваю я его, паника внезапно заполняет мою грудь, как мокрый цемент. — Я не хочу говорить об этом.

Его взгляд смягчается.

— Мы должны поговорить об этом. Меня нельзя излечить, милая, и есть вещи, которые я должен сказать, прежде чем я… прежде чем я не смогу этого сделать.

Мои пальцы сжимаются в кулаки, пока ногти не впиваются в кожу, в надежде, что острая боль придаст мне сил.

— Мне нужно, чтобы ты выслушала непредвзято, — продолжает он. — Ты можешь сделать это для меня?

Комок в горле разрастается, и мне кажется, что он вот-вот прорвется сквозь мой пищевод. Я сглатываю, превозмогая боль.

— Я сделаю всё… — я прерывисто вздыхаю. — Всё что угодно для тебя, Баба́.

В его глазах отражаются мрачные эмоции, и даже сквозь пепельную кожу и пересохшие губы я вижу в нем искру, которая, как я думала, погасла навсегда.

— Ты это серьезно? — спрашивает он.

Я киваю, выпрямляясь на стуле, отчаянно пытаясь заставить его увидеть правду.

— От всего сердца.

— Тогда у меня есть одна просьба, — он замолкает, тяжело кашляя. Мои легкие сводит, пока я наблюдаю, как он мучается с резкими звуками и хриплыми вдохами, прежде чем взять себя в руки. Он одаривает меня грустной, легкой улыбкой. — Считай это последним желанием умирающего.

Мое сердце разрывается от боли.

— Всё, что угодно, — шепчу я.

— Мне нужно, чтобы ты вышла замуж.

Потрясение пронзает меня насквозь, словно прорвалась плотина.

— Ч-что? — я заикаюсь.

Он мягко улыбается, откидываясь на спинку кресла. Часы на стене громко тикают, сбивая с толку мои и без того бурлящие мысли, пока я пытаюсь понять, что он имеет в виду. Должно быть, это метафора или эвфемизм, потому что я знаю, что это не то, на что похоже. Он бы не попросил меня об этом. Только не это.

Мой отец кивает и встает из-за стола, за которым сидел, медленно обходит его и направляется ко мне. Мое сердце бьется так громко, что я слышу его в ушах, и от этого звука у меня сводит живот.

Неужели меня вырвет на его персидский ковер?

Вздохнув, он садится в кресло рядом со мной, протягивает руку и берет мои пальцы, его хрупкие большие пальцы гладят тыльные стороны моих ладоней.

Я опускаю взгляд на это движение, моя грудь сжимается от нежности. То, что его хватка уже не такая сильная, как раньше, как и каждое его движение — это ещё одно напоминание о том, как он болен.

— Ты моя дочь, Ясмин. Самое важное в моей жизни. Я должен знать, что о тебе кто-то позаботится, — пробормотал он.

Я проглатываю страх, который проникает в мои поры.

— Я могу позаботиться о