Дважды убитый - Марина Серова

— Нина Михайловна.

— Нина Михайловна, а когда вернется Ольга?

— С тех пор как она уехала, я не получила от нее ни одного письма.

Я обвела комнату взглядом: ничем не примечательный интерьер, дешевые бледно-зеленые обои в цветочек, сервант, несколько книжных полок, ковер на одной из стен, стол с четырьмя стульями, пара кресел и диван с деревянными подлокотниками.

— Она уехала в начале февраля, говорила, будет писать, присылать деньги, ей обещали хорошую работу. Может быть, вы что-то знаете? — Она подняла на меня глаза, в которых мелькнула тень смутной надежды.

— Нет, Нина Михайловна, я сама хотела бы навести справки об Ольге. Вы не знаете, куда она уехала?

— В Италию, в Милан. Ей так сказали. Сейчас посмотрю, как называется тамошнее агентство. — Она прошла в смежную комнату и несколько минут спустя появилась с целлофановым пакетиком, перетянутым резинкой, где были аккуратно сложены какие-то документы в обшарпанных обложках, пожелтевшие справки с загнутыми углами, несколько официальных фото, на которых лица людей приобретают напряженно-испуганное выражение, и, выудив листок в клетку, типичным жестом страдающих близорукостью поднесла его к глазам, а затем протянула мне. — Посмотрите сами.

Там было написано всего несколько слов: «Una planеta delli miraсoli. Milano. Italia».

— Вы не пытались подробней узнать об этой работе, связаться с дочерью через «Дартур»?

— Да я даже не знаю, где оно находится. Оля не любила, когда я интересовалась ее делами.

Я с сожалением посмотрела на эту забитую жизнью женщину, как видно, едва сводившую концы с концами. Печать безнадежности лежала на ее лице.

— Неужели вы не сделали ни одной попытки узнать о судьбе дочери? Ведь у нее были знакомые, подруги, приятели.

— Мы только год как переехали в город из деревни. Друзья остались там, а здесь… — Она низко опустила голову и тихонечко всхлипнула.

Я достала блокнот, записала свой номер телефона и положила листок на стол.

— Нина Михайловна, если от Оли будут какие-нибудь известия, позвоните мне, а я вам сообщу, если сама что-нибудь разузнаю, хорошо?

— Хорошо. — Она бросила на меня недоверчивый взгляд, как бы не надеясь на успех моего вмешательства.

На улице я взглянула на часы: короткая стрелка приближалась к цифре четыре, а минутная к двенадцати. Я с улыбкой вспомнила, как Светка форсила в часах фирмы «Ситизен», чей сапфировый круг был напрочь лишен цифровых обозначений. Если не считать нескольких золотистых точек, бесконечный путь стрелки был разделен на четыре равных отрезка. Эта «изумительная» японская штучка позволяла определять время с точностью плюс-минус час и не уступала первобытным очарованием ни клепсидрам, ни солнечным часам. Надо же, в голову лезет какая-то ерунда. Я села в машину и от досады слегка прикусила нижнюю губу.

Оставшееся до прибытия важного гостя время я потратила еще на два таких же малорезультативных визита. Одна из девушек жила с младшей сестрой и бабушкой, которая понятия не имела о том, где вообще находится старшая внучка. У другой мать была поглощена поисками очередного ухажера и не обращала на дочь никакого внимания, та, естественно, грубила ей, уходила из дома когда ей вздумается и всячески пыталась насолить своей мамаше.

Пыльная горячая лента шоссе опять легла под колеса моей «девятки». По обеим сторонам замелькали серые, безликие дома, некоторые из которых благодаря нежной заботе районной администрации сподобились милости быть украшенными незатейливым орнаментом. Я внимательно следила за дорогой. Подъем сменился ровным участком, и через минуту, развернувшись на аэровокзальной площади, я припарковалась так, чтобы заполнить вакуум между бордовым «Опелем» и синим «Фордом».

За рулем «Форда» сидел знойный усатый кавказец, который тут же закинул удочку своего призывного взгляда в салон моего автомобиля. Не такое удобное место, как показалось мне с первого взгляда. Я сделала непроницаемое выражение лица, не оставляя незнакомцу ни малейшей надежды на счастливый улов. Но тот, невзирая на мое презрительное равнодушие, широко улыбнувшись и привлекая все гортанное обаяние южной нации, громко произнес:

— Как вы ловко водитэ машину! Гдэ научились? — Он вышел и склонился к открытому окну с противоположной стороны от меня.

На вид ему было лет тридцать — тридцать пять. Пышные брови а-ля Леонид Ильич благодаря живой мимике исполняли неистовый танец, то сходясь с наигранной серьезностью у переносицы, то высоко взлетая и морщиня его загорелый лоб. Черные глаза горели плотоядным огнем, пальцами правой руки — один из них был украшен массивным перстнем с черным камнем — он нервно постукивал по дверке.

Я повернулась к нему и, состроив недовольную мину, обрубила канаты.

— Я встречаю мужа.

Тот невозмутимо продолжал:

— А кто у нас муж?

— Что вам, собственно, нужно? — Я поняла, что молчание не остановит его кавказского красноречия, а мне нельзя было привлекать к себе внимание, нужно как можно скорее отделаться от этого надоедливого типа.

— Можэт, пазнакомимся? Муж приэхал-уэхал, а жизнь идет. Меня Заза зовут.

Наклоняясь вправо, чтобы поднять стекло и оградить себя от дальнейших приставаний, в зеркале заднего вида я заметила две тормозящие иномарки: черный «Мерседес-320» и джип «Мицубиси-Паджеро» цвета мокрого асфальта. По-моему, это те, кого я жду. Сделав несколько оборотов, ручка стеклоподъемника остановилась: Заза обеими руками упирался в стекло, не давая ему подняться.

— Слушай, Заза, хочешь неприятностей?

С ироничной улыбкой Заза снисходительно кивнул.

Из джипа вылезли два качка в светлых летних костюмах и направились к зданию аэровокзала.

— Убери руки, недоумок.

Идиотская улыбка слетела с его смуглого лица, но стекла он не отпустил.

Костяшками указательного и среднего пальцев правой руки я ухватила Зазу за нос, сильно сдавив его, а другой рукой распахнула полу пиджака так, чтобы ему был виден мой «макаров», и, внушительно глянув на него, произнесла:

— Отвали, а то сделаю дырку, не заштопаешь. Сейчас я отпущу тебя, ты спокойно сядешь в свою машину и будешь сидеть там тихо и не рыпаться. Усек?

Он испуганно заморгал глазами и прогнусавил:

— Усек.

Я легонько оттолкнула его голову, отпустила нос и одновременно быстро до упора повернула ручку. Он отступил на шаг, потирая свой многострадальный шнобель, и остановился, все еще косясь на меня. Я постучала себе по левой стороне пиджака и сделала ему знак рукой в лучших традициях благородных господ, выпроваживающих лакеев. Насколько он был непонятлив вначале, настолько инстинкт самосохранения заставил его быть сообразительным в конце. Открыв дверцу, он плюхнулся на сиденье своего «Форда» и, мучимый жгучей обидой явного поражения, оскорбленно отвернулся.

Через пару минут я увидела двух возвращающихся здоровяков. Один из них курил, другой многозначительно поигрывал ключами. Походкой, в которой читалась насмешливая снисходительность к окружающим, они подошли к «Мерседесу». Тот, что был повыше, наклонился к открытому окну у заднего сиденья. Сообщив информацию и выслушав короткий напутственный комментарий, он выпрямился и, сопровождаемый своим «коллегой», отошел к газону.

Обходясь скупыми жестами и, очевидно, столь же непритязательным, но понятным им обоим языком, они разговаривали, попеременно засовывая руки в карманы и сплевывая.

Им бы семечек еще! «Шестерки», а держатся кум королю. Дверцы «Мерседеса» синхронно распахнулись. Ну, наконец-то! С одной стороны появился незнакомый мужчина в белой рубашке с галстуком в темно-синем двубортном костюме. Физиономия этого сорокалетнего денди мне ни о чем не говорила. Довольно высокий, худощавый, с черными гладко зачесанными и набриолиненными волосами, крупным носом и плотно сжатым ртом, он напоминал классический тип итальянского мафиози 80-х годов.

Чиркнув по этому несгибаемому силуэту, мой взгляд метнулся к другому «джентльмену», стоявшему напротив. Прежде чем он успел повернуть к лощеному господину свое широкое румяное лицо, я смогла различить его слегка тревожное и озадаченное выражение. Невысокого роста, русоволосый, солидной комплекции с уже обозначившимся животиком и просвечивающей лысиной — этими отметами времени и не слишком сбалансированного питания, — сей раздобревший дяденька не оставлял никаких сомнений в том, что он именуется Венедиктовым Игорем Сергеевичем. Его фотография анфас с женой, шикарной чистопородной славянкой во цвете лет (которую я имела честь созерцать на столе в кабинете Венедиктова), явилась визуальной посылкой для сравнительного анализа. Глаза с хитринкой, этакое взбалмошное, опекаемое судьбой дитятко. Хотя нынче он занят вполне взрослыми делами и даже огорчен. Одет он был с претензией: голубая сорочка, бордовый атласный в черную крапинку шейный платок, синий узорчатый жилет.