Суть дела - Грэм Грин

Где-то в темноте прошмыгнули две крысы. Портовые крысы были величиной с зайца, черные звали их свиньями, жарили и ели; эта кличка помогала отличать их от портовых крыс человечьей породы. Скоби шел вдоль узкоколейки, направляясь к базару. Возле одного из складов он встретил двух полицейских.

— Никаких происшествий?

— Никаких, начальник.

— В той стороне были?

— Как же, начальник, только что оттуда.

Он знал, что полицейские врут: они ни за что не пойдут одни в тот конец пристани — прибежище портовых «крыс», — если с ними нет белого начальника. «Крысы» трусливы, но опасны — это парни лет по шестнадцати, вооруженные бритвами или битым стеклом: они тучами вьются возле складов, высматривая, что бы стащить, если легко вскрыть ящик; стаей налетают на хмельного матроса, если он попадется им на глаза, а то и полоснут бритвой полицейского, если он чем-нибудь досадил кому-то из их несметной родни. Никакие заборы от них не спасали: они добирались вплавь из негритянской части города или с рыбачьих отмелей.

— Пойдемте, — сказал Скоби, — проверим еще разок.

Полицейские устало, но покорно брели за ним: полмили в один конец и полмили — в другой. На пристани слышалась только беготня «свиней» да плеск воды. Один из полицейских умиротворенно заметил:

— Спокойная ночка, начальник.

Они с показным усердием водили фонарями по сторонам, выхватывая из темноты брошенный остов машины, пустой грузовик, край брезента, поставленную возле склада бутылку, заткнутую пальмовыми листьями.

Скоби спросил:

— Это что?

Ему повсюду мерещились зажигательные бомбы — их так легко приготовить. А ведь каждый день с территории вишистов приходят люди с контрабандным скотом; это даже поощряется: не хватает мяса. По эту сторону границы туземцев обучают диверсиям на случай вторжения; наверно, то же делается и по ту сторону границы.

— Дайте мне, я погляжу, — сказал он, но полицейские не решались до нее дотронуться.

— Просто туземное снадобье, начальник, — пробормотал один из них с видом превосходства.

Скоби поднял бутылку. Она была из-под шотландского виски, и когда он ее откупорил, оттуда пахнуло собачьей мочой и какой-то падалью. От раздражения у него застучало в висках. Почему-то он вспомнил красное лицо Фрезера и хихиканье Тимблригга. От вони его затошнило, пальцы были словно вымараны прикосновением к пальмовым листьям затычки. Он кинул бутылку в воду, и ненасытная утроба, чавкнув, проглотила ее, но содержимое выплеснулось по дороге, и застоявшийся воздух вокруг сразу же пропитался кислым запахом аммиака. Полицейские молчали; Скоби чувствовал, что они его осуждают. Надо было оставить бутылку там, где она была; ее подсунули с определенной целью — во вред определенному человеку, а теперь, когда ее содержимое выпустили на волю, злой наговор словно слепо носится вокруг и того и гляди падет на чью-нибудь неповинную голову.

— Спокойной ночи, — сказал Скоби и круто повернулся кругом. Не пройдя и двадцати шагов, он услышал, как торопливо шлепают подметки полицейских, унося их подальше от опасного места.

Скоби поехал в полицию по Питт-стрит. Возле публичного дома, на левой стороне улицы вдоль тротуара сидели девицы — они вышли подышать воздухом. Ночью, за шторами затемнения в полиции еще пронзительнее пахло обезьяньим питомником. Дежурный сержант снял ноги со стола и вытянулся.

— Никаких происшествий?

— Пятеро пьяных хулиганили, начальник. Я запер их в большой камере.

— Что еще?

— Два француза без паспортов.

— Черные?

— Да, сэр.

— Где их взяли?

— На Питт-стрит, начальник.

— Я с ними поговорю утром. Что катер? В порядке? Мне надо будет поехать на «Эсперансу».

— Поломался, начальник. Мистер Фрезер чинил его, начальник, но катер все время дурит.

— Когда мистер Фрезер дежурит?

— С семи, начальник.

— Передайте, что ему не надо будет ехать на «Эсперансу». Я поеду сам. Если катер не будет работать, я поеду с береговой охраной.

Садясь опять в машину и нажимая на неподатливый стартер. Скоби подумал, что на такую месть человек, ей-богу же, имеет право! Месть закаляет характер, месть учит прощать. Проезжая через негритянский квартал, он стал потихоньку насвистывать. Он даже развеселился — эх, если бы только знать, что после его отъезда из клуба там ничего не случилось и что сейчас, в 22:55, Луиза спокойна и довольна своей судьбой. Тогда ему не страшно будущее, что бы это будущее ему не сулило.

Прежде чем войти, он обогнул дом и проверил затемнение со стороны, выходящей к океану. Из комнаты доносился монотонный голос Луизы: она, видимо, читала стихи. Он подумал: господи, кто дал право этому щенку Фрезеру ее презирать? Но потом гнев его прошел — он вспомнил, какое разочарование ждет Фрезера утром — ни прогулки на португальское судно, ни подарка для девушки; вместо этого скучный день в раскаленной от жары канцелярии. Нашаривая впотьмах ручку задней двери, — Скоби не хотел зажигать фонарик, — он поранил себе правую кисть.

Войдя в освещенную комнату, он заметил, что с руки капает кровь.

— Милый, что ты наделал! — воскликнула Луиза и закрыла руками лицо. Она не выносила вида крови.

— Разрешите помочь вам, сэр, — сказал Уилсон. Он сделал тщетную попытку встать, так как сидел на низеньком стульчике у ног Луизы и на коленях у него была целая груда книг.

— Чепуха, — сказал Скоби. — Просто царапина. Я сам с ней справлюсь. Скажи только Али, чтобы он принес наверх воды.

Дойдя до середины лестницы, он снова услышал голос Луизы. Она сказала:

— Прекрасное стихотворение о портале…

Скоби вошел в ванную и спугнул крысу, дремавшую на прохладном борту ванны, словно кошка на надгробной плите.

Скоби сел на край ванны и вытянул руку над клозетным ведром с опилками, давая крови стечь. Тут, совсем как в служебном кабинете, у него сразу возникло ощущение, что он дома. Луиза, при всей своей изобретательности, ничего не могла поделать с этой комнатой: эмаль на ванне облупилась; кран всегда переставал подавать воду к концу засухи, цинковое ведро под унитазом опорожнялось лишь раз в день; над раковиной в стене был еще один кран, но из него тоже не шла вода; дощатый пол был голый, а на окнах висели жухлые зеленые занавески для затемнения. Усовершенствования, внесенные Луизой, ограничились пробковым ковриком у ванны и белоснежным шкафчиком для лекарств на стене.

Все остальное здесь было его собственное. Словно реликвия юности, которую возишь за собой из дома в дом, Такая ванная была много лет назад в его первом доме, еще до женитьбы. В этой комнате он всегда был один.

Вошел Али, шлепая розовыми подошвами по дощатому полу, и принес бутылку воды из фильтра.

— Задняя дверь меня подвела, — объяснил Скоби.

Он вытянул руку над раковиной, и Али стал промывать рану. Слуга тихонько прищелкнул языком в знак сочувствия; руки его были нежны, как у девушки. Когда Скоби нетерпеливо крикнул: «Хватит!» — Али не обратил на это никакого внимания.

— Много грязи, — заявил он.

— Теперь йод. — Малейшая царапина в этих краях уже через час начинала гноиться. — Еще лей! — сказал он, вздрогнув, когда стало жечь. Снизу из ровного гудения голосов вырвалось слово «красота»; долетев сюда, оно заглохло в раковине. — Теперь пластырь.

— Нет, — сказал Али, — нет. Лучше бинт.

— Ладно. Забинтуй. — Много лет назад он научил Али делать перевязки; теперь тот орудовал бинтом не хуже врача.

— Спокойной ночи, Али. Ступай спать. Ты мне больше не понадобишься.

— Миссис хочет пить.

— Я сам напою ее. Иди спать.

Оставшись один, он снова уселся на край ванны. Рана немножко вывела его из равновесия, к тому же ему вовсе не хотелось идти к тем двоим, — он знал, что будет стеснять Уилсона. Человек не может слушать при посторонних, как женщина читает ему стихи. «Нет, лучше буду я котеночком мяукать…» Неправда, он к этому так не относится. Он не презирает, ему просто непонятен такой обнаженный показ сокровенных чувств. И к тому же ему хорошо в своем отдельном мирке, на том месте, где восседала крыса. Он стал думать об «Эсперансе» и о работе, которая ждет его завтра.

— Милый! — крикнула снизу Луиза. — Как ты себя чувствуешь? Ты можешь отвезти мистера Уилсона домой?

— Я отлично дойду пешком, миссис Скоби!

— Ерунда!

— Нет, в самом деле…

— Сейчас, — крикнул Скоби. — Конечно, я вас отвезу.

Когда он сошел к ним, Луиза нежно взяла его забинтованную руку в свои.

— Бедная ручка, — сказала она. — Тебе больно?

Чистый белый бинт ее не пугал, как не пугает раненый в палате, заботливо прикрытый простыней до самой шеи. Ему можно принести фрукты и не думать о том, как выглядит рана, раз ты ее не видишь. Она приложилась губами к перевязке и оставила на ней оранжевое пятнышко помады.