Стихи разных лет - Сергей Васильевич Шервинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Засветится темень белым платком,
Возня поднимается в доме. На кухне
Зачиркали спички, гремят молоком.
У ласковой зорьки свои привычки,
Она пробуждается раньше всех,
Плетет над лесом свои косички,
Урок повторяет, глядя на снег.
Погладит собаку, поднимет с полу
Упавший шарфик, опустит рукав.
Так утро мое собирается в школу,
Лучом своим сонных перецеловав.
Из письма
Наталии Алексеевне Венкстерн
Желали Вы, чтоб я Вам описал,
Как мы ходили, я с сестрой жены,
Усадьбу посетить когда-то Вашу.
Вот Вам короткий деловой отчет.
Пруды ушли, но всё ручей бежит,
Отменно чистый. Ноги коченеют
В его струе — приходится не раз
Его перебрести под сенью вязов,
Разлапистых и серебристых ив.
Крестьянка, с крынки обтирая холод,
Нам говорила: «Сад у них большой,
Пройдите, посмотрите. Только всё
Разорено!»
И мы вступили в сад.
Еще дышал он негой предосенней
Багрянцем висла неклена серьга
И жимолость двойные самоцветы
Рассыпала по старческим ветвям.
Угадывались купы, очертанья
Разумно сопоставленных растений.
Так дряхлое, заросшее лицо
Внимательному взору обнаружит
Изящество минувшей красоты.
Перешагнули мы порог, спугнув
Пригревшуюся ящерицу с камня.
В пустых покоях — ни дверей, ни окон.
Как будто здесь был кабинет отца, —
Помещика, поэта и спирита.
А бабушка, наверно, обитала
В уже не существующем крыле.
От мезонина уцелел всего
Один венец с обрывками обоев.
Но на стене багрово-красный след
Отпечатлела лестница, с которой
Соскальзывали дети по перилам,
Скрипучая теснина, где студент
Украдкой жался к девушке, на лето
Принанятой неосторожно в дом.
Здесь в мезонине ночевали гости
Московские, курили по диванам
И спорили до ранних петухов.
Бог весть, каким отстоем философий,
Мятежных дум, домашнего греха
Воспитывался здесь незрелый возраст,
Чтоб после стать ответчиком за них.
Мы вышли на площадку перед домом —
И призраки явились: группа лиц,
Домашних и гостей, спиной сидевших
К кустам сирени, в платьях чесуча,
Досуг свой коротавших в разговорах
Или вязанье кружевных кружков.
На главной клумбе, более похожей
На конскую могилу, и сейчас
Торчат стручки люпина, многолетний
Флокс из бурьяна стеблем встал нагим.
Подальше — сад фруктовый. Яблонь много, —
По-видимому, кто-то охранял
Их ценность очевидную, — но яблок
Не даровало лето.
Помолчав,
Пошли мы вниз тропой, едва приметной,
Между акаций еле пробрались.
Здесь в узенькой аллейке несомненно
Был самый девственный приют признаний,
Сплетенных рук подружек и кузин,
Бесед совсем интимных, о приязнях,
Влюбленностях, поэтах, о Москве
С катком, балами, партами, враждами
И обо всем, о чем устам девичьим
Немыслимо молчать в шестнадцать лет.
У выхода присели отдохнуть
И пожалели, что господский кучер,
Надувший ветром пурпур рукавов,
Из Лаптева через Хочемы нас
Не подвезет на тройке с бубенцами
До центра, до Каширы… Долог путь!
Постный рынок
Между кровель и труб одинокий Василий Блаженный
В стаях мартовских птиц, в тишине предвечерних снежинок
И, как был до Петра, на реке, под стеною смиренной
Постный торг, православный, с татарской сумятицей, рынок.
Смесь полозьев и дуг, рукавиц, и прилавков, и лавок;
Конь косматый жует, по глаза в мешковине с овсом;
Изобилует снедями ряд, склизок, сочен и сладок;
Горстью грузди гребут; коченеют навага и сом.
Носят квас; постный сахар пестреет, — вкусней апельсинный,
Белый пахнет синильной отравой; сочится халва.
Почему-то в толпе с полушубками, несшими псиной,
Груды всяких сластей покупала охотней Москва.
Вспоминаю еще: в коробочках белесых из драни
Духовитый до одури зимний крупитчатый мед.
Вот и бродишь средь луж в этом синем московском тумане,
Воробьи под ногами клюют лошадиный помет.
Из соломы чернеют горшки, обливные посудки,
Там — из липы ковши — эти точат внарок для поста —
В них я ставил потом голубые как день незабудки;
Что с рассыльным не раз присылала мне чья-то мечта.
Возвращались — и вечер кончался нельзя беззаботней,
Как обычно у нас завершались тогда вечера:
Чай в семейном кругу, звон от всенощной, вешний, субботний,
Легкий юности сон и любовные сны до утра.
КОСОЙ ВЗГЛЯД
«Они несут её вдвоём…»
Они несут ее вдвоем,
Муж и жена; довольны оба,
Молчат и думают о том,
Что их любовь верна до гроба.
Для елки им не жаль плеча,
Им радостно — хоть то не ново, —
Что будет и у них свеча
Гореть близ шарика цветного.
Пока бездетные, себе
Готовят зимнюю забаву.
В своей заниженной судьбе
Себя побалуют по праву.
Немножко ваты, дед-мороз
И столик с чаем, прост, опрятен.
Им аромат киферских роз,
Пожалуй, был бы и невнятен.
«Сегодня у Тримальхиона…»
Сегодня у Тримальхиона
Обычный ужин, все — свои:
Банкир-сосед, одна матрона —
Но уж трепещут соловьи.
Молчат, не кроет перепонка
Их глаз до утренней звезды.
А утром защебечут звонко,
Чтоб люди думали — дрозды.
И чем Тримальхиону сладки
Их языки? Увы, узнать
По оперенью, по повадке
Легко мусическую знать.
По вящей скромности тем боле…
И вот расставлены силки.
Певцов поймали, прикололи,
Осталось жарить языки.
«Мы строим домики скворцу…»
Мы строим домики скворцу
И рады, что нанес он пуха.
Котенка поднеся к лицу,
Ему тихонько чешем ухо.
Жука на камне увидав, —
Чтоб не был он расклеван птицей,
Ползти пускаем между трав;
А бабочку сравним с девицей.
Уж мы ль не окружаем роз
И сладострастьем, и служеньем, —
Едва ль они на наш запрос
Ответят головокруженьем.
Никто разрыва не избег.
Меж почек, крылышек и жалец
Лишь человеку человек
Друг, враг и нежный сострадалец.
В доме отдыха
(Баллада)
Они по утрам подходили вдвоем
Вплотную к обширной террасе
И блеяли, мордами тычась в проем
Промеж деревянных балясин.
И мы восхищались, на них заглядясь,
Звериным таинственным братством.
И мысль нарушить их чистую связь
Казалась бы нам святотатством.
Но утром однажды явился один
И так безутешно заблеял,
Что сразу — и надолго — с дам и мужчин
Их резвость курортную свеял.
Тбилисские гости в нагорную тьму
Примчались дорогами смерти, —
Барану пришлось, из двоих одному,
В ту ночь нанизаться на вертел.
Оставшийся блеял, блеял, и вдаль,
Минуя киоск и агавы,
Сползал его стон между вянущих
