Стихи разных лет - Сергей Васильевич Шервинский

class="empty-line"/>

В эту ночь сквозь лилейную плоть

Проступили прожилки распада,

И, не в силах его побороть,

Скоро стану посмешищем сада.

Пусть и стебель осклизлый высок,

Не смирились и листья с потерей,

Но тягуч склеротический сок

В разветвленьях зеленых артерий.

Пусть еще и цвету и пряма,

Но из чашечки, тлену послушной,

Лью вокруг, изумляясь сама,

Аромат незнакомый и душный.

Ты не бойся, что стала дрябла

Лепестковая старая тара, —

Прилетай, золотая пчела,

Взять последнюю каплю нектара.

Барокко

Сквозь развернутый свод в небосвод

Взмыть воздушною ангельской трассой

И амвоном, и звоном зовет

Чернь всемирную Рим седовласый.

В купол неба забросил шелка

К голоногим проветренным стаям,

Чтобы облачный храм Рыбака

Стал восторгом земным обитаем.

Рим, сжимая конвульсией крест

И хрипя в роковой конъюнктуре,

Истерических божьих невест

Изваял в беломраморной буре.

Свой лелея апостольский штаб,

Приказал он завалам цехинов

Над экстазами бронзовых пап

Каменеть бахромой балдахинов.

А смиренная тень красоты,

Промелькнув по церковному входу,

Между тем окунула персты,

В береженую мрамором воду.

И, сжимая ладонь малыша,

Средь изломов пурпурного плена

Просияла простая душа,

Мимолетно припав на колена.

В Пантеоне

В храме, открытом для звезд, в освещенной пещерке, у пола

Есть погребенье одно. Остановись, помолчи.

Сбоку из бронзы венок перед скромным стоит саркофагом.

Камень неровен и желт. Надпись гласит: Рафаэль.

ОЗАРЕННЫЙ

«Мне ль не любить аквариум земной…»

Мне ль не любить аквариум земной,

Где сам живу? Разлит до стратосферы

Лазурный газ. Под нами пламень серы,

Над нами космос черно-ледяной.

Мерещился нам в горних мир иной,

Но Люцифер не потерпел химеры, —

Он предложил без телескопа веры

Довольствоваться явью водяной.

Как водоросль, в эфире безмятежном

Купает верба гибкую лозу,

И сквозь эфир мы видим стрекозу,

Дрожащую на тростнике прибрежном.

Как рыбы, дышим в этом слое нежном,

Хоть смерть вверху и та же смерть внизу.

«Мой сладкогласный ангел, мне тревожно…»

Мой сладкогласный ангел, мне тревожно.

Младую душу ты взялся нести

По космосу — там духи не в чести,

Материя, ты знаешь сам, безбожна.

Мы небеса воображали ложно, —

В них пыль и сор, их некому мести.

И вообще на неземном пути

С фарватера не сбиться вряд ли можно.

Младой душе глаза запорошит,

А у тебя в гортани запершит,

И ангельские крылья станут рванью.

Спеши назад! — но к милым небесам

Возврата нет, — и хочешь ли ты сам

Вновь рабствовать тому же мирозданью?

«Сядь, Люцифер, — дымит моя лампада…»

Сядь, Люцифер, — дымит моя лампада,

Лишь ты вошел и ослепил мой склеп.

Логичен ты, и спор с тобой нелеп,

Да и не так уж высока преграда.

Обоим нам упорствовать не надо:

Господствуют над миром труд и хлеб.

Для всех, кто не безумен и не слеп,

Сомнительна Никейская триада.

Материи все ж оказал ты честь,

В организованной высоко есть,

Ты говоришь, «особенное свойство».

О нет! Не назову его огнем

Божественным, — но чувствую при нем

Захватывающее беспокойство.

«Мир ясен стал, а был куда туманен…»

Мир ясен стал, а был куда туманен.

Ты, Люцифер, ускорил мыслей бег.

Спешит забыть прозревший человек,

Что дух его бывал сомненьем ранен.

Доволен будь: и я не одурманен,

Ни перед чем не опускаю век.

Меня усовершенствовал мой век, —

Странней всего, что я себе не странен.

Не жалуюсь, что ты меня лишил

Беспечных снов, лампадку потушил,

Кое-какие отнял наслажденья.

О чем жалеть? О нет, пока дышу,

Я, Люцифер, лишь об одном прошу:

Мне возвратить свободу заблужденья.

«Не пламенным архангела мечом…»

Не пламенным архангела мечом

Я рассечен, — как мошка от лучины,

Сгорел бы я в огне Первопричины

И сожалеть не стал бы ни о чем.

— Тебя иной мы казни обречем, —

Промолвил Тот, представ мне без личины,

А сам сиял, до дна морской пучины

Пронзая глубь стальным своим лучом.

И вот, как змей, разрезанный лопатой,

Тщусь понапрасну в бедствии таком

Себя срастить. С двойной своей утратой

Я головой в грядущее влеком,

Ползу вперед, но тащит хвост отъятый

Назад в нору, где жил я целиком.

«Сказала жизнь: — Молчать не смеешь, пой!..»

Сказала жизнь: — Молчать не смеешь, пой! —

А я лежал в своем отребье старом,

Сраженный навзничь молнийным ударом,

Средь лопухов, — немой, глухой, слепой.

Прошли стада с холма на водопой

Вдоль спелой ржи, еще дышавшей жаром,

И в предвечерье под лесистым яром

Чета бродила тайною тропой.

И ожил я. Вновь петь я обязался,

Но должен был все начинать с аза,

Хоть видели отчетливо глаза

И голос мой на звуки отзывался.

Великий свет влила в меня гроза,

А я себе обугленным казался.

НА ПУТЯХ

«Размышлять, писать стихотворенья…»

Размышлять, писать стихотворенья —

Не за тем ли я на юг лечу,

Что везде приметы Средиземья

С радостью внимательной ищу.

Хорошо, что там — пускай не близко —

Супротивный ляжет Трапезунд,

Хорошо, что воды Танаиса

Мимо глаз к Афинам проползут.

Если б жил и я во время оно,

Доплывал бы и до этих мест,

Стал бы основателем колоний,

Сеятелем мыслей и монет.

Верно, я с народом Кифареда

Ел и пил в покое и в пути,

Если и теперь я полон света

И как гость у варвара в степи.

«Внушаем памятью туманной…»

Внушаем памятью туманной,

На кручах ветреной скалы

Воздвиг я город безымянный,

Один из Сурожей былых.

Подоблачный, над лепкой серой

Лачуг, гостиниц и дворцов,

Сооружен мечом и верой

Соборный храм Святых Отцов.

За площадью и поворотом,

Где скотный двор и свал зерна,

Молельня ариевых готов

Морской грозой озарена;

И видно с мокрого гранита —

Не раз мне грезилось о том —

За щелью узкою апсиды

Грек разглагольствует с крестом.

На подступах — в утес угрюмый

Бойниц и башен пояса

Вросли, замкнув утробы тюрем,

Воды и воинств голоса.

«К чужой приспособляясь речи…»