Царь нигилистов - Наталья Львовна Точильникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Я тоже тебя не узнаю. Тебя как подменили.
— Ты беспощаден.
— Я честен.
— Принц и нищий, — прокомментировал Саша отражение.
— Это цитата? Ты все время что-то цитируешь, но я не всегда понимаю, что.
— Это название книги. Был такой американский роман про то, как английский принц, а потом король Эдуард шестой поменялся местами с нищим, и там есть сцена, где они стоят вдвоем перед зеркалом.
— Никогда не слышал. Эдуард шестой? Чем он знаменит?
— Отменил наиболее идиотские законы, попытался примирить католиков с протестантами и, не дожив до шестнадцати лет, умер, по-моему, от туберкулеза.
— Стоит прочитать?
— Еще бы! Мастрид. Особенно для тебя как наследника. Парень побывал в шкуре нищего, чуть не угодил на виселицу и в результате стал править милосердно и разумно.
— То, что ты говоришь, напоминает мне Кавелина. Не помнишь его?
— Нет.
— Мой преподаватель истории и права, впрочем, он тебя не учил. И у меня преподавал только полгода.
— Он тебе не нравился?
— Мне он очень нравился, но «Современник» опубликовал его «Записку об освобождении крестьян», и Кавелина отстранили.
— За либерализм?
— Да.
— Эта страна отличается удивительным постоянством. Меняются только технические детали: сегодня свечи, завтра — электричество. А профессоров, как выгоняли за либерализм, так и будут выгонять. Я не знаю, что было в его записке, но попомни мое слово: через три года папá будет гораздо радикальнее.
— Почему через три?
— Потому что сейчас 1858-й год. Так ведь?
— Да, и?
— Значит, через три года освободят крестьян.
— Саша, нам надо поговорить. Пойдем.
— Я наговорил на пятнадцать лет каторги?
— Ты наговорил на вечную, но я тебя не выдам, — усмехнулся Никса.
Он опустился в то же гамбсовское кресло и указал Саша на второе.
— Садись.
Саша послушался.
— Ты очень изменился, — начал Никса. — Раньше тебя интересовала рыбалка и походы в лес, ты был довольно ленив, и тебя редко можно было увидеть за книгой, а теперь кажется, что всю предыдущую жизнь, ты вообще не вылезал из библиотеки. Ты цитируешь Шекспира и помнишь какого-то Эдуарда шестого, которого даже я не помню. Ты говоришь, что забыл французский и немецкий и просто сыпешь французскими и немецкими словами, на ходу переделывая их на русский манер, так, что я едва успеваю переводить.
— Французский немного помню, — заметил Саша. — Еще немного помню латынь. Но так на уровне пословиц, говорить не смогу. Потолковать о Ювенале, в конце письма поставить vale. Не более того.
— Ну, эту цитату я опознал, — улыбнулся Никса.
— Молодец.
— При этом ты не помнишь ни где ватерклозет, ни где уборная, ни имени своего лакея, ни даже того, что он твой лакей. Ты не узнаешь ни меня, ни своего младшего брата, ни мать. Как ты можешь это объяснить?
— Никак. Я не знаю. У меня было несколько версий, но ни одна не выглядит непротиворечивой.
— Версий? Это от французского version?
— Наверное.
Саша пожал плечами.
— Я хотел сказать, что у меня было много предположений, много теорий, но я отмел их все одну за другой.
— Может быть, последствия болезни?
— Самое простое. Только какой? Я почти уверен, что это отравление, а не менингит.
— Енохин — очень хороший врач.
— Мне так не показалось. Такое впечатление, что он даже не знает, что инфекционные болезни вызывают бактерии, а лечат их антибиотиками.
— Инфекционные — это заразные?
— Да.
— Я тоже не знаю.
— 1858-й…
— А ты откуда знаешь?
— Никса, я могу надеяться, что то, что я сейчас скажу, останется между нами?
— Разумеется, — сказал Никса. — Я умею хранить тайны.
— Понимаешь, мне кажется, что, когда я был без сознания, я видел будущее. Может быть, это не так, обычный горячечный бред, но в нем слишком много деталей. Я не просто видел будущее, я прожил там жизнь. И здесь я не просто потерял часть памяти, вместо нее я получил другую память, из будущего.
— Знаешь, я готов поверить, что на эти три дня ты спускался в ад.
— И кто из нас уедет на 15 лет за богохульство?
— Ты очень повзрослел.
— Я постарел. Там мне было чуть больше пятидесяти.
— Очень похоже. Только невозможно.
— У всех версий свои недостатки.
Никса усмехнулся.
— Что ты там видел? — спросил он.
— За один вечер пятьдесят лет не перескажешь. Ты спрашивай, буду отвечать, как дельфийский оракул с треножника. Но постараюсь быть поконкретнее.
— Ты видел там меня?
— Нет Никса. Тебя я не видел в будущем.
— Был царь Николай Второй?
— Да, но это не ты.
— Почему ты так думаешь?
— Помню портрет. Лицо другое. И время не совпадает.
— Значит, я не буду править…
— Не знаю. Может быть, все еще можно изменить. Не относись к этому слишком серьезно. Подумаешь какие-то сны Веры Павловны!
— Что еще за Вера Павловна?
— Героиня романа Чернышевского «Что делать?» Видела сны о будущем. Ничего не сбылось!
— Чернышевский пишет романы? Он разве не только публицист?
— Может быть, он его еще не написал.
— Тоже мастрид?
— Нет, очень слабенькая вещица. Не читай, скукотища.
Никса расстегнул мундир, потом ворот на сорочке.
— Здесь очень жарко, — сказал он.
На шее под воротом горела лиловая язва.
— Что это у тебя? — спросил Саша.
— Тоже забыл? Золотуха.
— Как жаль, что я не король Франции!
— Не издевайся. Крайне мерзкая вещь.
— Извини.
— Значит, править будешь ты, — заключил Никса.
— Не думай, что мне очень хочется сесть задницей на этот вулкан.
— Почему вулкан?
— Никса, скажи, ведь есть уже какой-нибудь комитет по крестьянскому вопросу?
— Главный.
— Значит, папá уже ступил на эту кривую дорожку реформатора в России. Точнее зыбучие пески.
— Почему так мрачно?
— Потому что, если ты реформатор, то под дверью справа тебя будет ждать господин консерватор с табакеркой, потому что ты, мерзкий либерал и национал-предатель окончательно погубишь милую старину, традиционные ценности, скрепы и Россию вместе с ними. А слева тебя будет ждать гражданин прогрессист с офицерским шарфом, потому что ты, отпетый консерватор, не реформы проводишь, а половинчатую муть, а на каждый шаг вперед — на два отступаешь.
Никса усмехнулся.
— Это не смешно, Никса, — заметил Саша. — Как бы совсем. Потому что это еще не все твои радости. Потому что прямо по курсу, за дверью, тебя будет ждать товарищ революционер с браунингом в одной руке, а в другой — ну, естественно, с бомбой. Потому что народ и сам, без тебя, знает, какие ему нужны реформы, а ты, проклятый тиран, только мешаешь жить. И хрен ты с ним, что сделаешь,
